Живые камни

(Опыт составления допонятийного словаря)

Предисловие

Данный словарь предполагает, что детский язык возникает из младенческого в момент зеркального удвоения слога. Младенец выражается однослогово, но в какой-то момент, он начинает двоить слоги, которые и образуют первые детские слова. Как и в древних языках эти слова обозначают не конкретные предметы, а целую сферу восприятия, целый класс явлений или зону напряжения со всеми находящимися в ней предметами, в то время как взрослое слово всегда конкретно.

Таким образом данный словарь по сути является словарем «младенческо-детским» и фиксирует переходную фазу, которая и является начатком любого оформленного мышления или философии.

Однако сам факт обозначения чего-то говорит о сложных процессах происходящих в младенческом сознании, а именно попытку выразить возникающую проблему самосознания. Попытка обозначить самого себя встречается с глубочайшим парадоксом, о том, кто же кого хочет обозначить. Желая утвердить свою единственность и исключительность перед самим собой, человек как бы раскалывается надвое. Избегая внутренней аннигиляции «я» начинает пытаться восполниться через внешний мир, в котором ищет возможность покрыть возникающую трещину.

Между зеркальность слогов помещены целые пласты внешнего мира, которые как бы не дают осуществиться самотождественности, иначе произойдет пустое тождество, самоподрыв, с растворением «я» в солипсическом своем. Это вид самопожертвование слова, когда первый слог отрицает второй, чтобы утвердить нечто большее.

Здесь важно подчеркнуть, что это словарь отражает не подражания детьми взрослых слов с их коверканьем и переосмыслением, а именно внутреннее творчество самого ребенка.

Данный словарь интересует не сами обозначаемые семантические поля, а содержание той философской или даже богословской терминологии, скрывающейся за ними.

 

Словарь

А

А – первичный звук, обозначающий как самого младенца, так и все что имеет к нему отношение. Этим звуком можно обозначить все, что угодно. Он маркируется интонационно, частотно, амплитудно и эмоционально в зависимости от того, кем младенец в данный момент хочет быть. Именно в зоне отвердения этого первичного звука и возникают протосогласные, становящиеся начатком согласных звуков и слогов.

 

Б

Ба – обозначает комфортное состояние младенца или требование для осуществления этого состояния. Сопровождает игру с самим собой или просьбу для восполненности в виде того или иного явления этого мира.

Ба-ба – субъект или состояние субъекта осуществляющий базовое восполнение недостаточности детского бытия. Необходимый элемент для внутреннего успокоения и восполнения. Пограничная фигура между бытием и инобытием, сном и явью, между требованием и исполнением, между недостаточностью и восполненностью.

Бай-бай – термин, употребляющийся для обозначения границы между бытием и инобытием. Означает диффузию законов инобытия в наш мир. Включает в себя как факт перехода границы в виде засыпания; так и «байки», т.е. вербальное воздействие в виде колыбельной или сказки. Включает и ночные ведения. Может так же означать все, что находится вне поля зрения ребенка или исчезает из его поля зрения.

Ба-бай – слом симметричной парности слога. Означает проявление родным человеком негатива, плохой сон, испуг, внезапное просыпание, любое резкое и неожиданное движение, появление незнакомца в поле зрения. Фактически это визуализации внутриличностной разорванности и потери полноты. «Ба-бай» это враждебное начало как внутри ребенка, так и во вне его. Это и сам младенец в его несогласованности с собой.

Би-би – любое явление обозначающее свое  пограничное присутствие. В принципе нейтральное, спешащее по своим делам, но слегка заинтересовавшее ребенка и могущее стать временным объектом подражания.

 

В 

Ва – означает все тревожное, опасное, абсолютно незнакомое, стремление обрести защиту у взрослого. Это явление непознанного, не засимволизированного, того, что не имеет названия и поэтому может быть чем угодно.

Ва-ва – термин, фиксирующий все, что насильственно выводит младенца из самого себя. Выход из самосозерцательности, жесткое обращение внимания на внешний мир. Замечание своего тела, как ранения. Любая неоформленная, но присутствующая опасность. Само собой, что «ва-ву», далает «ба-бай».

 

Г

Га – любое интенсивное движение. Летящие птицы, движение на улице, перемещение по комнате, все, за чем младенец не успевает уследить, что появляется и исчезает из поля зрения, чтобы появиться вновь.

Га-га – взрослые обычно этим выражением изображают гусиный крик, но для ребенка это любой предупреждающий звук мелькающей мимо вещи (гул, голос, гудок, шип, рев, рык, вой, гавканье, кряканье, кваканье). Одновременно это изгибающее длинное опасное агрессивное движение. Это же любая попытка укусить (гнуса, гуся, гада, кошки, пса). Любая опасность от животных, птиц и зверей и от природы вообще. Это предупреждение о приближении загадки, тайны, которая еще не по силам младенцу. В отличие от «ва-вы», «га-га» не нападает, а предупреждает, т.е. этим с этим термином связана неосторожность самого ребенка, пересекшего чужую границу и следовательно связана с признанием прав другого на защиту и возвращение в свои пределы.

 

Д

Да – выражение младенческой защиты, мимикрии и конформизма, сокрытие внутреннего несогласия при давлении внешних обстоятельств. Навязанное принятие помощи. Внешний официоз младенца.

Дя-дя – термин для обозначения пограничного состояния субъекта, того кого принято считать родным, но при котором себя нельзя вести как обычно.  Любое внешнее лицо извне принимаемое родными. Гость, знакомый, человек на улице доброжелательный к родителям. Однако для ребенка это субъект опасный по причине его статусной непроявленности.  «Будешь баловаться, дядя заберет» – вполне реальная угроза, связанная с перемещением ребенка в неизвестное для него состояние.

Де-да – слом симметричной парности слогов. Термин для обозначения опасного и абсолютного авторитета. Означает серьезность любых намерений на грани возможностей младенца. Что-то весьма сложное. В отличие от «дя-ди» это явление не «горизонтального», а «вертиакльного» смещения. Если «дя-дя» «полуродной», то «де-да» «сверхродной», обладает избыточной властью.

 

Ж

Жа – выражение веселости и игривости младенца, полноты внутренних сил и чувств.

Жу-жу – выражение веселого и шутливого движения. Связано с перемещением мелких вещей и существ, над которыми младенец чувствует свою власть. Вообще все, что передвигается в границах компетенции ребенка или не нарушает его равновесия.

 

З

За – выражение всего потустороннего, таинственного, как бы отсутствующего, но находящегося рядом. То, что прячется, или есть, но не выдает своего присутствия. Темнота, тишина, закрытость.

Зя-зя – термин, обозначающий нечто превышающее обзор младенца, грандиозное и величественное, уходящее за горизонт событий. Употребляется редко.

 

К

Ка – выражение воинственности, нападения. Вообще встреча с «фальшивым двойником», обманка. Нечто грязное или неприятное, чего хочется избежать, но возможностей для этого нет. Слишком близкое приближение двусмысленного.

Ка-ка – термин, обозначающий все не нужное ребенку, все лишнее, что хочется изгнать из области жизнедеятельности ребенка. Это не обязательно грязное или вонючее, а все что угодно, к чему лучше не приближаться. Любая неприятная неожиданность, которая может быть и не угрожает, но нервирует. Внешне привлекательная, но внутренне чужеродная вещь. Что-то случайное.

 

Л

Ла – выражение всего гармоничного, упорядоченного, но связанного с контролем. Вообще внутренний покой при внешней активности. Расслабленная радость.

Ля-ля – субъект похожий на самого ребенка, двойник. Термин, связанный с переживанием радости встречи с подобным самому себе. Этим термином может обозначаться как искусственная модель, в виде подобного ребенку образа или игрушки; может обозначаться сверстник или кто-то младший чем ребенок; представитель противоположного пола, или ангельское явление. Из этого детского термина выведен возглас радости встречи с Богом: «аллилуйя».

 

М

Ма – выражение младенца для обозначения изначальности, первичности и безграничности. Состояния выхода из собственных границ.

Ма-ма – термин для маркирования родного пространства: близкие, дом, семья, родина, все, что находится в поле зрения ребенка. Защита и желание защищать. Не только призыв о помощи, но и боевой детский клич, это явление вечности и стремление в вечность. Детское обозначение Бога, спроецированное на родительницу, но не всегда с ней совпадающее. Поиск Бога при внутренней потерянности.

 

Н

На – термин для выражения поверхностности, необязательности. Отыгранная игрушка. Скука. То, к чему потерян интерес.

Ня-ня – маркирование субъекта, обслуживающего семантическое пространство ребенка. Человек, с которым можно покапризничать или кого можно без опаски не слушаться. Свой взрослый, чей уход не вызывает тревоги. Существо не могущее изменить внутреннее состояние ребенка, но помогающее пребывать в актуальном.

 

П

Па – младенческое выражение пустоты, отсутствия, бездны и эфемерности. Это обозначение парадоксального присутствия отсутствия.

Па-па – термин для маркировки субъекта связанного с ресурсностью. Если «ма-ма» несет в себе «сырьевое начало», того, что можно использовать в актуальном бытии, то «па-па» скорее потенциальность и возможность. Это скорее граница, предел, горизонт, за который невозможно выйти. «Па-па» непосредственно связан с «би-би». Это граница охраняющее пространство «ма-ма» и не пускающего «ба-бая». Над «па-па» имеет власть только «де-да», который с помощью «ба-ба» осуществляет функционирование «па-па».

Пи-пи – термин, маркирующий любое самовыражение ребенка, проявление его творческих потенций, открытие тайн мироздания и фонтанирование творчеством.

 

С

Са – выражение младенцем всего приземленного, недостойного внимания, этакого привычного фона. Употребляется редко.

Си-си – термин для маркировки всего естественного, привычного, знакомого и необходимого, относящегося непосредственно к ребенку. Всего того, что повторяется изо дня в день для его жизнеобеспечения. Фундаментальный и незыблемый порядок. Суть происходящего. Может применяться и для самообозначения ребенка.

 

Т

Та – младенческий термин для выражения всего устойчивого, твердо держащегося. Любая опора для осуществления младенческого бытия.

Те-тя – слом симметричной парности слогов. Термин для маркировки субъекта похожего на «ма-ма», но ею не являющейся. Может обозначать чужую «ма-ма» или «ма-ма ля-ли». Как мимикрия под маму вполне опасная и могущая унести неизвестно куда. Мачеха. Любая женщина, кроме «бабы и мамы». Маркирование устойчивости иного мира.

Ти-ти – маркер синонимический термину «си-си», с тем отличием, что этот термин фиксирует незыблемость естественного, привычного и необходимого, не по отношению к самому ребенку, а более объективировано. Это щедрое проявление внешнего, благожелательного к ребенку. Служит основой для указательных частиц языка.

Тю-тю – термин для обозначения появления и исчезновения мира. Может маркировать как факт рождения, так и факт смерти любого явления. Хотя чаще всего связан именно с комфортным исчезновением «ка-ки». Может обозначать демиургические свойства ребенка.

Тя-тя – термин для обозначения констатации факта, подтверждения, согласия с существующим положением дел. Может служить синонимом «па-па» в его незыблемой позиции.

 

Послесловие

Итак, мы видим, что у ребенка существует вполне оформленная сеть понятий для фиксации своего внутреннего и внешнего положения.

Форма подобной терминологии связана с тем, что поскольку при осознании мира и построении его модели, целостность раздвоиться не может, то ребенок вынужден удваивать каждый слог, являя в нем и присутствие мира и самого себя.

Собственно это проблема узнавания ребенком себя в зеркале, ибо раздвоиться он не может и вынужден либо делегировать самого себя в отражение, но тогда исчезает он сам, либо не принимать отражение за самого себя.

Это же касается и «слова», как удвоение реальности. Не имея возможности «разорваться» ребенок фиксирует единство себя и слова как аналог «божественного состояния». Но при пребывании в младенческой целостности либо младенец не понимает чего говорит, либо говоримое не имеет к нему никакого отношения.

Этот парадокс младенец все же решает в ключе «божественной переполненности» или эманации себя.  Поскольку при переполнении, нечто не вмещается и изливается во вне, то возникающий эффект удвоения не есть разорванность, но вид божественной атрибутики. То что «перелилось через край» становится «другим», но, тем не менее, остается и собственностью «первичной полноты», двойником. Даже более того, «изшедшее» в силу полноты становится доминирующим, «исходником, истоком, дистрибутивом» переполненности и оказывается объектом святости и любви. Таким образом, «двойник» может выступать либо как «символ» или представитель первичности; либо наоборот, как сама первичность, тогда младенец себя будет считать только символом.

Подобный процесс работает и в обратную сторону, когда ребенок узнает «свое слово» как свое, то возникает эффект «переполненности» или изменение состояния сознания в виде эйфории или экстаза. В этот момент высвобождаются мощнейшие креативные силы.

Все бы было прекрасно, если бы ребенок четко узнавал собственное слово. Тут-то и возможны «ловушки», когда за свое ребенок принимает похожее, но чужое, чьей задачей является выманить и присвоить наши силы себе. Эта опасность всегда осознавалась в архаическом обществе и прекрасно осознается младенцем. Смысл удвоения младенческих слогов именно в моделировании встречи с самим собой и возможности обмана в этом процессе. Двойником является все прекрасное, с точки зрения воспринимающего. Это в первую очередь родные, и все-то, что ребенок считает принадлежащим его миру. Кроме родных подобным статусом могут обладать  самые разнообразные субъекты и объекты. Это и представительницы-представители противоположного пола, или же какие-то предметы или просто явления живой и неживой природы.

Появление речи у ребенка это показатель возникновения вопроса о целостности самого себя. Для стабилизации этого разрушительного процесса и существуют слова. Речь это след распада целостности внутреннего человека. Речь это констатация овнешнения самого себя. Собственно и внешняя активность младенца, есть поиск своих утраченных двойников, т.е. своих распадающихся частей, своей утрачиваемой тайны. При стандартом течении событий, эту утраченную полноту впоследствии находят в ином поле, который является как бы символом первоначальной младенческой эманации, которую во взрослом состоянии младенец нашел и присвоил себе.

Излишне напоминать, что христианство весьма отрицательно относится к универсализации эманации, и считает подобную универсализацию как раз имитацией и подменой при преодолении трагедии распада человеческой полноты. Для этого «полнота» должна не эманировать, т.е. не переливается через край, а создавать нечто из ничего, и в этом подлинный смысл «словесности». Зеркальная разделенность слогов показывает не разделенность единой полноты, иначе это возводит младенца в ранг божественности. Эта разделенность указывает на трагическую разобщенность с Богом, преодолеваемая не младенческим поиском двойника в этом мире, а преодолевается благодатью при поиске Бога вне нашего мира.

Именно в этом и состоит символизм удвоения слога, т.е. он имеет не экзистенциальное, а теократическое измерение. Полнота слова находится в «Слове», т.е. в явлении божественности, в теофании. Образ Христа, как встреча с самим собой в вечности, вполне понятное, адекватное и померное объяснение младенцу сути происходящего. Ибо младенец прекрасно чувствует ограниченность «внешнего двойничества» и неизбывную полноту своего инобытийного  логосного представительства в божественном.

 

Комментарии к данной записи закрыты.