Живые камни

Гнев Ахиллеса

Все удовольствия на земле призрачны,

тем не менее, они производят сильные

впечатления, приводят человека в неистовство

и служат предметом раздора, вызывают

яростное начало души, так мужи сражались

под Троей лишь за призрак Елены, не зная правды.

Платон. Государство. Кн. 9, 586d

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал.

Гомер. Илиада. 1.1-2

«Илиада» началась гневом Менелая, продолжилась гневом Ахилла, а закончилась гневом Одиссея.

Общеизвестно, что причиной Троянской войны была не Елена, а сам Ахилл. Титан Прометей в благодарность за избавление рассказал Гераклу ту пророческую тайну, из-за которой, собственно, он и был прибит к Кавказским горам. То, что это именно так, говорит и сам образ мучения: у прикованного Прометея орел выклевывал печень. Известно, что орел – аватар Зевса, а печень – пророческий орган. Тайна же, которую пытался выведать Зевс, понятна: кто должен был свергнуть его с трона вседержителя? Последовательная цепочка свержений властителей космоса: Уран – Хронос – Зевс, должна была кем-то быть продолжена.

Прометей открыл, что сын Зевса и Фетиды – Ахилл, будет его низвергателем и преемником. Тогда и отказался Зевс от нереида Фетиды и отдал ее за Пелея. На свадьбу не была приглашена богиня раздора Эрида, что и подбросила яблоко раздора трем богиням: Гере, Афине и Афродите с надписью: «Прекраснейшей». Зевс уклонился от решения их спора, они отнесли плод Парису, тот его отдал Афродите, и та в награду помогла ему утащить Елену у жениха Менелая, или даже только призрак ее. Из-за этого и началась война, в которую вследствие клятвы против желания втянули ахейских героев и Ахилла.

Впрочем, смысл Троянской войны не сводился только к устранению Ахилла. Зевсом ставились более грандиозные задачи: породить междоусобные войны, в которых бы полностью иссякла сила человечества, и оно уже не смогло бы рождать героев, претендующих на статус божеств.

Ведь люди и нужны были Зевсу только для того, чтобы добить титанов. Некогда властвовавшие во вселенной во время «золотого века», будучи прекрасными и великими, они превратились в эру Зевса в безобразных чудовищ. Герои и должны были уничтожить этих чудищ, попрятавшихся на земле. Голова убитой Персеем, некогда прекрасной титаниды Медузы Гаргоны, водруженная на щит Эгиду и стала символом гнева и мести Зевса против всех претендующих на его власть.

Воровство Прометея, верного Зевсу титана, огня с Олимпа, в этом свете видится как провокация Зевса именно для взращивания из человечества послушного, но опасного убийц духов. А то, что взрастивший человечество Прометей, отказался открыть ему имя супротивника Зевса, открывает, что Прометей все же остался верен титанам и просто хотел не прямым способом, а хитроумной интригой разрушить правление «молниеметателя».

Отсюда понятно, почему гнев Ахилла должен был бы быть воспет, потому как он соделал ахеянам тысячи бедствий. Не троянцам, а именно ахеянам – собственным союзникам. Ахилл вместо властителя судеб стал сам «яблоком раздора» приносящим бедствия всему человеческому роду.

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,

Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал.

Многие души могучие славных героев низринул

В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным

Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля)…

(I, 1—5)

В том-то и Зевсова воля, чтобы души могучих героев были низвергнуты в Аид. Тогда и под «гневом» понимается здесь не сердитость Ахилла на Агамемнона или обида на обделенность добычи, а под «гневом» видится сама несостоятельности героя. Это фундаментальный гнев, зарожденный в зазоре его божественной возможности и мелочной реальности. Это не узнанный гнев на самого себя из-за того, что вместо сражения с богами, Ахилл растрачивает свои силы в никому не нужной борьбе с друзьями и бесславным результатом, погибельным для всех…

Все эти мифологические изыски, тем не менее, содержат в себе некую древнюю интуицию, касающуюся всего человеческого рода, а именно: гнев не дает человеку возможность сравниться с духами, погружая его в земные ссоры.

В древности миф воспринимался не как сказка, выдуманная история, а как наглядная модель для многих разнокачественных реалий.

Любая брань между людьми – Троянская. Эллинское мышление отформатировано Троянской войной. Весь контекст эллинской, а затем римской цивилизаций показывает, что данные обстоятельства воспринимались ими как всеобъясняющий факт, с этим уже ничего нельзя было поделать. Зевс коварно обманул людей и остался верховным богом, свидетельствуя о надломленности человечества, в его бесконечной вражде с себе подобными.

Отсюда понятно, почему с такой страстностью греки вцепились в Христа и остаются Ему верным в своем большинстве до сего дня. Ведь именно в христианстве эллинский гений увидел выход из этого тупика, сотканным роком. Недаром были попытки в Ахилле видеть греческое пророчество о Христе. И действительно по факту именно в христианстве Зевс – Юпитер был изобличен либо как коварный демон, либо просто как разрушительная стихия бури, но в любом случае свергнут с престола в умах людей.

Все это понуждает нас более внимательно присмотреться к гневу, не как к одной из аффективных эмоций, а как к некому принципу, заложенному в человеческом естестве.

Гнев Ахилла – предчувствие нелепой и смешной смерти в пятку, недостойной даже ребенка.

«Ты будешь жалить его в пяту» (Бт. 3.15) – знакомый преступный почерк, изобличенный еще в раю.

Гнев Христов

Самолюбие выражается по отношению

к ближним посредством раздражения.

Свт. Игнатий Брянчанинов, Аскетические опыты,

ч. 2, Совещание души с умом

Чей ум непрестанно устремлен к Богу,

того и вожделение превозрастает в

желании Бога, и раздражительность вся

превращается в Божественную любовь.

Прп. Максим Исповедник, 2 сотница о любви.

История человечества началась гневом Божьим в раю на прародителей, продолжилась гневом Христа на смерть, и закончится гневом Божьим на весь мир.

Фундаментальное место гнев имел не только в домостроительном аспекте, но и в антропологическом статусе. Таким пониманием, иногда интуитивным, иногда ясно высказываемым пронизаны святоотеческие творения.

Здесь все же следует оговориться, что терминологически различные модусы гнева не всегда закреплены, иногда разные виды гнева обозначаются одним словом, а иногда один и тот же гнев живописуется разными терминами. Однако следует различать:

1. Гнев Божий, не в собственном смысле гнева, а как сила Божия, противящаяся небытию.

2. Гнев человеческий, как естественная интегральная сила любви, собирающая человека в единство.

3. Греховный гнев, как искаженная любовь, раздробляющая человека, орудие бесов, направленная на ближнего, собственно гнев Ахиллеса.

Весь процесс превращения любовь в гневливость описан аскетами и святителями в мельчайших деталях. В кратком изложении это выглядит примерно так.

Поскольку Бог есть любовь, то и содержанием творения может быть только любовь. Здесь любовь выступает не как чувство симпатии к другому, а именно как благодать, энергия, чем живо все существующее, и в которой все бытие получает свое единство. Поэтому Бога, как источника любви любить естественно, как цветку естественно любить Солнце.

Не менее естественным проявлением любви служит и сила, устремляющая живое к источнику Жизни. Сила эта имеет двойную функцию, одна ее грань устремляет к желаемому, а другая отталкивает противоположное. Сила эта носит название «исихия», переживаемая, как великий покой и успокоение души, но, тем не менее, заключающая в себе небывалый динамизм и неприступность. Такое состояние полноты и целостности, теми, кто не пребывает в нем, воспринимается с раздражением, но при попытке нарушить это состояние, оказываются под воздействием сокрушительной силы, которое они и интерпретируют как гнев святого или Бога. Никакие внешние силы не могут разрушить или поколебать этот покой, однако он легко разрушается изнутри.

Любовь как Пасха это именно стремление как бы из себя, как бесконечный рост. При этом внутренняя картина этого стремления отличается необыкновенной простотой и понятностью.

Но как только любовь поворачивается к самому себе, картина разительно меняется. Единство не только разрушается, но получается нечто невообразимо запутанное и парадоксальное. Дело в том, что существо, желающее полюбить самого себя, вынужденно разделиться на три части: на того кого любят; та то чем любят; и на того кто любит. Это выход из самого себя ради любви к самому себе, но из-за интегральности самого чувства и не вездесущности твари, оно не может разделиться, и, соответственно, появляются в самом себе «черные дыры» не охваченные любовью. Такое существо колеблется между тремя возможностями: либо некому любить, либо некого любить, либо любить нечем. В результате возникает сложное устроение души из трех сил: разумной, гневной и желательной (логос, фимос, эпитимия). При этом фимос, гневная сила, является той силой, которая и приводит в действие механизм самовлюбленности.

Парадокс этой ситуации в том, что в самолюбии скрыт гнев на самого себя. Самовлюбленный человек становится резервуаром гнева. Все это из-за того, что направленная на себя любовь оборачивается гневом, ибо ранее направлялась на небытие, теперь же заключается внутри человека, поскольку сам человек становится носителем своего небытия. Говоря житейски: самовлюбленный гневается на себя, что он не бог. Сначала самовлюбленность раскалывает человека на три силы, а потом центральная сила раскалывается на две части: возбуждение, ищущее любовь, и возбуждение, теряющее любовь. Первая сила называется – силой наслаждения, а вторая – силой страдания. Обе они как бы образуют две стенки резервуара, накапливающего гнев внутри человека.

Нужно сказать, что по большому счету наслаждение не многим отличается от страдания, поскольку каждое из них содержит элементы друг друга, так что стремящийся к наслаждению находит страдание и наоборот. Сия сладо-страдательная емкость и образует энергетическую основу для облекания этой энергии в плоть под названием сердца и становится сосредоточением всей психической жизни человека.

Вступая в различные комплексные связи в сердце человека, формируются инстинкты, страсти, пожелания и фантазии. Подобное устроение становится нечувствительным к невидимому миру, которое просто и не сложно, и устремляется к видимому миру, сложному и телесному, где и пытается обнаружиться любовь.

При этом разумная сила полностью теряет контроль над сердцем, и оно, как правило, поступает под контроль сил, противящихся Богу. Более того, подобное устроение сердца изменяет отношение невидимого мира. Если ранее невидимый мир наполнялся любовью и заботой о человеке, то теперь этот мир полон гнева. Ад в сердце человека сопряжен с адом вне него.

Гнев человека составляет его существо, и определяет его судьбу. Гневом полно будущее человека в вечности. Человек, отчужденный от Бога самовлюбленностью, сам оказывается в «хвосте кометы», познавая на себе Божье отсутствие. Бог везде, и «гнев Божий» – место, где Его не видят.

Дело даже не в том, что там нас ждет воздаяние за наши злые дела и мысли. Ведь тот мир – мир возможностей, а этот мир – мир их реализации.

Не сам невидимый мир гневен и ужасен, а человек представлен в нем только гневом и ужасом, с которым он и встречается там, ведь на том свете человек встречается с замыслом Бога о самом себе, со своим логосом или смыслом. Ни человек, ни какая иная тварь не может уничтожить свой собственный смысл, хотя может противиться ему или искажать его, порождая самоотчуждение. Смысл человека, с точки зрения христианства весьма прост – в богообщении. Потеря оного приводит к самообщению, что ведет к самоотчуждению, и как результат к демонообщению. Человек, предоставленный самому себе, теряет связь со своим логосом в Боге, и не может осуществить задуманное о нем. Гнев же накапливается в нереализованных возможностях.

Ад – это разница между тем, кем мы могли бы быть, и кем стали на самом деле. Попытка не видеть эту правду, стабилизировать самоотчуждение, как раз и формирует «ветхого человека» или ложное, самоуспокаивающееся «я».

В самой глубине души человек недоволен собой, что он не бог, а во вне он недоволен всем окружающим и окружающими. Зависимость от внешнего мира раздражает человека и толкает его на обретение независимости, но поскольку это возможно только отчасти, то и причина гнева неизбывна.

Гнев на себя и есть самолюбие, как отказ от самого источника любви. Говоря по-другому, самолюбие это не любовь самого себя, это отвод или блокировка яростной энергии от духов злобы и обрушивание ее на Бога и Его творение. Конечная цель такового гнева – разрушить дело Божье, разрушить его творение. А из-за того, что «зла не хватает», пока не хватает, гнева становится еще больше.

Человек, что сможет накопить максимальное возможное количество гнева, и назовут антихристом, и именно на него, а затем и на все зло в мире и обрушится гнев Христов во время оно.

Он выльется во время Апокалипсиса из 7 чаш гнева на голову людей и этот мир будет уничтожен, как во времена потопа.

У человека не много возможностей: продолжать искать призрачных наслаждений, собирая гнев на свою голову, или обратить на этот будущий гнев внимание.

«Кто внушил вам бежать от будущего гнева?» – гневно вопрошал иудеев Иоанн Предтеча (Мф. 3.7).

Вопрос понятен. Ведь гнев – это неузнанная любовь или сила любви, искаженная грехом, направленная не туда. Легко ли космонавту, что прикрепил свое кресло не в головной части ракеты, а к ее соплу, или каково седоку, скачущему не в седле, а держась за хвост коня?

Человек же, в котором нет гнева, того не коснется гнев Христов.

Гнев – обнажение зла, и оно не может быть скрыто, как взлет и стрекотание сороки открывает крадущегося зверя. Причем к гневу сводятся все виды страсти, и если любая страсть врачуется противоположной добродетелью, то, только гнев врачуется исключительно любовью.

При этом следует понимать, что то, что обычно именуется любовью не есть любовь, а только разновидность гнева, поэтому-то она не терпит, не великодушествует, ищет своего, раздражается и тому подобное. Если такая «гнево-любовь» или просто возбуждение раздражительной силы не может из-за внешних обстоятельств излиться на ближнего, то человек испытывает печаль, а если не может из-за внутренних причин, то человек испытывает уныние. Если все же человек, не дай Богъ, полюбил, тогда он испытывает по-внешнему – тщеславие, а по-внутреннему – гордость.

«Любовь не умеет гневаться», – справедливо отмечал прп. Исаак Сирин (Слова подвижнические, с.96).

«Любовь обретается не когда совершенен другой, не когда он терпелив, а когда великодушны мы» (Иоанн Кассиан, кн. 8, гл 16).

Именно гневная сила роднит человека со зверем, и напоминает зверя более всего.

«Гневливый подобен волку» (Лествица, 8.18).

«Гневливый как пустынные вепрь, точащий свои зубы» (прп. Нил, 4).

Гнев это начало ада, лай Цербера изнутри.

Только зверь не такое простое существо, и его существование весьма хитро. Поэтому гнев, как и всякий зверь, хитр, коварен и не предсказуем.

Если мы обратимся к этимологии, то и там найдем звериное восприятие гнева: русское слово «гнев», как и английское «anger» связано с древнейшим корнем «гн-нг» обозначающий змея, нага. Еще одно значение, вытекающее из этого корня и связанное с ним, значение «угла, тесноты, angle». «Angh» – древний арийский корень означающий «ограничение». Нет «угнетения, ограничения», нет и гнева. Гнев – это всегда ограничение свободы любви.

Это и ясно, ведь змей связан с тесной норой. Что зверь в клетке; что крыса, зажатая в угол; что змей в норе; сочетает в себе открытую ярость, агрессивную активность и скрытую угрозу. Эти три параметра соответствуют как раз трем моментам гнева.

1. Гнев в настоящем – досадное раздражение и вспышка желчи.

2. Гнев в прошлом – злопамятство и вражду.

3. Гнев в будущем – мстительность и отмщение.

Как ни странно это звучит, но именно из-за своей фундаментальности спасение человека не может обойтись без гневной силы.

«Раздражительная сила, фимос, или чувствительная энергия сердца, представляет основу чувствительности и реактивности сердца. Он заключает в себе огромный динамизм души, находящийся вне аскезы в латентном, состоянии, или проявляющийся в противоестественных состояниях гнева и раздражительности. В момент сублимация и одухотворения этой силы в экстазе динамизм фимоса проявляется в виде божественной любви» (А. Позов, Основы др-церковной антропологии. Жизнь души).

Молящийся с силой фимоса уподобляется первозданному Адаму, охраняющему рай против духов. Дерзновение и есть молитва с гневом, обращенным против страстей и духов злобы. Именно такая молитва только и доходит к Богу. Именно дерзновения не хватает молитве для ее силы, о чем и говорил прп. Серафим Саровский.

«Фимос помогает терпеть плотские скорби», – утешает нас прп. Исаак Сирин, (Сл. 2, с. 12).

«Нам разрешено гневаться, но только на самих себя и на свои худые помыслы», – объясняет св. Иоанн Кассиан (Добротолюбие т. 2, 88).

В греческом языке терминов, обозначающих разновидности гнева, было не меньше чем разновидностей любви.

Менос – гнев разрушительной силы, им пылал Ахилл.

Фимос – гнев умирающего. От этого же слова происходит и слово «фимиам», и этимологически означает последнее дыхание жертвенного животного.

Оргос – гнев божественной силы, гонящий росток из семени.

Аганактос – праведный гнев, который проявлял Христос. Этимологически связано с «агио» – сверх, святой, кроткий, это то переполнение, которым полно молодое вино, разрывающее ветхие мехи.

Гнев Христов – предчувствие, или эта сила ранее всех чувств, предчувствие же о том, что смерть Его не смешна и не напрасна и приведет к «смерти смерти». Гнев Христов направлен на бесовский гнев.

Потому-то у Христос по-внешнему якобы повторил судьбы героев, и его миссия привела не к исправлению людей, а к их большему злобствованию, и гневом своим они распяли Сына Бога. Понтий Пилат и принял Христа за героя, сына Бога, вроде несчастного Ахилла, обманутого Зевсом. С каким же гневом на Христа должен был обрушиться ад.

Только бесы протащили к себе во преисподние врата троянского коня Христова мертвого тела, что олицетворяло собой бесстрастие души, которая и сокрушила несокрушимые стены смерти.

Гнев Христов – предчувствие в собственном смысле: или интегрирующая и объединяющая всю тварь сила. То знаменитое страдание, которое открывает врата рая сладости. Гнев как предчувствие Любви, в которой уже нет никаких чувств, но только их единство.

«Ты же будешь поражать его в голову» (Бт. 3. 15) – звучит как последний приговор гневу.