Живые камни

(Опыт истолкования евангельской притчи)

“Удобнее верблюду пройти
сквозь игольные уши, нежели
богатому войти в Царство Божие”
(Мф.19.24; Мк.10.25; Лк.18.25).

Притча
Эта евангельская притча о верблюде и игольном ушке всегда вызывает недоумение, во-первых, своей какой-то невозможной очевидностью, а во-вторых, странным соотношением несоотносимого.
Чтобы как-то сгладить притчу и выровнять масштабы между верблюдом и угольным ушком толкователи пытались либо что-то сделать с верблюдом; либо что-нибудь сделать с ушком. Толкователи сначала пытались что-то сделать с верблюдом поскольку еврейское слово «камаль» – верблюд, имеет еще и значение «канат, верёвка, трос», видимо потому что веревку крутили из верблюжьего волоса. Соответственно притча становится более равновесной, мол, как невозможно продеть толстую веревку в игольное ушко, так же невозможно богатому и толстому пройти через некое духовное испытание. Хотя в этом случае из притчи нечто исчезает, какой-то неуловимый гротеск, и она становится уж слишком очевидной.
Подобную операцию пытались проделать и с игольным ушком. Историки раскопали, что «игольным ушком» назывались небольшие ворота в Иерусалиме, куда можно было пройти после закрытие главных врат и верблюду в них протиснуться было невозможно. Однако историчность подобных врат подвергается сомнению, и опять же, стоило ли в притче употреблять метафоричное название каких-то врат, когда можно было просто сказать, как трудно пройти верблюду допустим сквозь входную дверь, так же и богатому трудно протиснуться в Небесное Царство.
Слово «кэмел» в семитском языке кроме верблюда имеет еще значение милосердный, если подставить это значение, то тогда фраза получается вполне осмысленной: удобнее милосердному войти в угольное ушко, нежели богатому, то есть не милосердному и жадному.
Но все эти доводы остаются только поверхностными предположениями, дело в том, что поговорка о верблюде (или ином крупном животном) и узком проходе получило широкое распространение по всему Ближнему Востоку.
Так, например, подобная пословица зафиксирована в Коране:
«Не откроются врата небесные для кого ложью наши чудеса. Над ними не откроются врата рая, пока не войдёт верблюд в игольное ушко» (Коран. Аль-Араф. Сура7. Аят 40).
Или в Вавилонском Талмуде:
«Они не показывают человеку слона, проходящего через игольное ушко» (Талмуд. Барахат. 55.2 (Babylonian Talmud, Berakoth, 55b).
«Игольное ушко не слишком узко для двух друзей, но мир недостаточно для них широк» (Babylonian Talmud, Baba Mezi’a, 38b).
В книге «Мидраши Рабба к Песни Песней» (Midrash Rabbah, The Song of Songs, 5.3) приводится такой мидраш: «Святой сказал: открой мне дверь размером с игольное ушко, и я открою тебе дверь, через которую могут войти и палатки, и верблюды».
Из всех этих примеров смысл поговорки становится более отчетливым. Если мы открываем для Бога хоть малейшую возможность, пусть даже величиной с угольное ушко, то Бог через эту возможность может реализовать великое и невозможное. Это, как если бы где в песках, открылся небольшой ключ воды, и в скорости он превратит этот кусок пустыни в оазис, так что и верблюды смогут находить там отдых и покой, а их погонщики ставить себе палатки.
Или другими словами, Богу нужно только, чтобы грешник открыл для него хоть немного места, и божественная благодать хлынет внутрь и подготовит место для Своего Царства.
Из этих цитат видно, что существовал некий архетип пословицы, в котором «игольное ушко» остается стабильным элементом при всех вариациях, что побуждает внимательно присмотреться именно к этому образу.
Если мы остаемся на почве семитской символики, то следует обратить внимание, что «игольное ушко» на иврите звучит как «куф», и этим же словом обозначается 19 буква еврейского алфавита ק, и рисуется она как иголка с ушком.

Игольное ушко и Куф (קוף‏‎), верблюд и Гимель (‏גִּ֫ימֶל)
Символика буквы Куф одна из самых противоречивых для толкования, причем эта противоречивость ясно осознавалась.
Хотя ее общепринятое значение – обезьяна, но это значение очень позднее, хотя бы потому, что в Палестине обезьяны не водятся. Обезьяна на иврите «коф», и по смыслу связана со словом «кев, кевел» – шнур, измерительная веревка, нить, то что крутится, поэтому этимологически обезьяна обозначает что-то типа «вертлявая», крутится как веревка.
Чаще всего происхождение название буквы Куф связывают с корнем – коц (קוץ) – шип, игла, терн, колоть, тыкать. Отсюда, кстати и производное слово Каин – копье, так назвала своего первенца Ева.
Таким образом и «игла», и «нить» одинаково входят в смысл буквы Куф и образуют семантическую картину иглы со вдетой в нее скрученной ниткой из верблюжьего волоса, сшивающая шкуру того же верблюда: сначала вниз, а затем вверх, и опять вниз и вверх, с лицевой стороны на изнаночную и с изнаночной на лицевую.
Исходя из этой смысловой картины можно расширить значение буквы Куф до более общего – «вертеть» и связать его не только с крученной ниткой, и с переворачиваемой шкурой при ее сшивании. Или в еще более широком контексте это образ творения, который имеет прямую и изнаночную сторону: видимый и невидимый мир и шкура творения сшивается иглой Святого Духа.
Прокол позволяет перейти из одной реальности в другую, и буква Куф обозначает и сам прокол, и средство прокола, и сам переход, и все это можно обозначить «игольным ушком», которая может обозначать и дырочку прокола, и дырочку в самой игле, через которую нить проходит в прокол и сшивает в целостность два мира. Вертикальное движение сверху вниз означает вход в мир мертвых, опускание и деградация, попадание в мир изнанки, а движение иглой снизу-вверх как воскресение и рождение, попадание в мир света из мира тьмы.
Отсюда известное противостояние буквы Куф: святой – кадош, и его обезьяна или анти-образ в невидимом мире – коф.
Кстати еще одна притча Иисуса Христа, об вынимании бревна из своего глаза, а не сучка из глаза ближнего становится вариантом той же пословицы об ушке и верблюде. Или же притча о проглатывании комара и отцеживании того же верблюда (Мф 23.24), ведь на арамейском kalma означает – «паразит, вошь, комар», то есть с одной стороны тут игра слов: камал – калма, а с другой игра смыслов, ибо вошь или комар — это как бы обезьяна верблюда, похожа на него горбом.
Само слово кадош – святой, кроме понятия чистоты обозначал и блудника, вернее храмовую блудницу, что с новой стороны нам открывает ту же тему, когда иголка паломника проходила через ткань блудницы, и паломник оказывался посвящен в духовную реальность храмового божества, которому и служила жрица любви.
Некоторые интерпретаторы считали, что буква Куф означает ухо, и имеет значение прислушивания, как святого к словам Божьим, так и грешника к демонским словам. Таким образом буква Куф это встреча света с тенью, сознательного с бессознательным, человека с собственной изнанкой, чести с предательством, души и материи, человеческого ума и обезьяньего, который творящее свои темные дела пока святой отвлекается на молитву. Дьявол – обезьяна Бога.
Если букву Куф связывают с игольным ушком, то буква Гимель всегда связывалась с верблюдом, откуда она и получило свое название.
В семитском языке корень gml означал милость, благосклонность, а также отдых и покой. Отсюда возник целый куст интерпретаций, никак не связанных с верблюдом, но с некой динамикой помощи, то есть буква Гимель ג означает человека, спешащего совершить милость. И терпеливый, покорный верблюд, несущий через пустыню дары – прекрасный образ милостивого человека.
На дереве Сефирот эта буква соединяет верхнюю сфиру Кетер со сфирой Тиферет и означает снисхождение благодати от Бога к своему творению, преодолевающую бездну отделяющую Творца от твари. Отсюда еще один образ связанный с графикой буквы Гимель – водопад, который из небесного источника наполняет пустое место человеческой души.
Гимель образ Древа Жизни и Древа познания, нисходящей благодати, и одновременно образ падения, поэтому Гимель одновременно обозначал и Мессия и анти-миссию, Христа и антихриста, творение мира и его избавление от тьмы, что и символизируют два горба верблюда.
Таким образом, так же как буква Куф могла обозначать и святого и грешника, так и буква Гимель могла означать и божественное милосердие, и божественное наказание. В общем виде здесь вырисовывается проблема встречи реальностей с разной онтологической модальностью.
При этом любопытно, что этимологически и слово гимель и слово куф восходят к единому прасемитскому корню *gʷab-, обозначающему изгиб, как выпуклость, так и впуклость, гору и долину, холм и пещеру, и вообще две противоположности, соединенные в единый амбивалентный образ. Как гора не может пройти в пещеру, которая в ней самой, так верблюд не может пройти через игольное ушко, так же как трудно пройти через свое собственное ухо.
Любопытно, что в русской сказке Хаврошечка героиня пролезает через ухо коровы, что явно обозначает некое перерождение и переход через символическую смерть.
Как и в другой сказке о смерти Кощея герой проходит испытание для достижения иглы в яйце, и тут так же Кощей выступает инобытием Царевича, проходящим инициацию.

Проход через ушко
Итак, буква Куф и буква Гимель есть отражение друг друга через некое мистическое зеркало. Проход через это зеркало весьма актуальное испытание в духовном делании, ибо у всего есть своя изнанка и это зеркало показывает нам, что у нас твориться за спиной, когда мы этого не видим. Это прохождение чем-то похоже на оптический путь от образа к изображению через точку фокуса.
То, что это одно и тоже, только в разных пространствах как раз и подается через омоноимию, то есть слова одинаковые по звучанию, но разные по смыслу. Поэтому в древности самое святое, и самое низкое старались обозначать одним и тем же словом.
Изначально поговорка видимо выглядела как совмещение двух омонимов, звучащих одинаково, но означающих противоположное, типа скорее демон станет божеством, чем случится это невероятное событие.
Высочайший святой считает себя мерзейшим грешником, а развратная блудница считает себя принцессой.
Святотатец, посягнувший на самое святое, и объявивший себя Сыном Бога и справедливо распятым за это на Кресте возносится херувимами на невиданную высоту чистоты, и как иголка нитку вытаскивает из ада поверивших в Его Свет.
Все дело в том, что верблюд как раз и может войти через угольное ушко, и в притче, он так и делает, ведь «удобнее верблюду», и Бог это творит. А вот богатому не удобно, хотя богатый заведомо меньше верблюда, н дело не в верблюде, а в богатом, которые для прохода должен истощиться до такой степени, что сам стать сравнимым с игольным ушком, и подобное истощение и истощание в христианстве и именуется смирением.
Внутренняя практика уподобления себя игольному ушку, то есть внутреннее внимательное сосредоточение и концентрация до степени исчезновения, является базовой практикой для многих религий. Для христианства же, как религии личностной, собирание в собственном подлинном Я, как в неразличимой апофатической точке является основой Иисусовой молитвы, поскольку это сосредоточение невозможно без собственного сокрушения и одновременно вознесению к образу Бога.
Причем эта оппозиция между исчезающим ничто и всеобъемлющим всем лежала вообще в основании появления всех древних бинарных классификаций: неба и земли, дня и ночи, добра и зла, как и другие дихотомии, предполагающие одновременное созерцание лицевой и изнаночной стороны, с их соединением через точку прокола.
И эта практика внутреннего прокола универсальное действие что в открытии исихии православным монахом, что в открытии шуньяты буддийским аскетом, другое дело, что для православного исихия есть икона божественного кеносиса, и практически только условие и начало богообщения, а для буддиста это конечная цель созерцания.
В принципе смысл притчи очевиден: любой может родиться, кроме того, кто считает, что он что-то из себя представляет.
В Евангельском же контексте в этой притче так и просится соотнесение верблюда с Иоанном Предтечей, а Царство Небесное со Христом
Иоанн Предтеча носил одежду из верблюжьего волоса, а значит и изображал верблюда, ведь пророк, пророчествует не только словами, но и своим видом, и тогда притча Христа может быть высвечена и в том свете, что под верблюдом понимается путь покаяния, а под игольным ушком смирение. Верблюд действительно великий постник и любитель пустыни, и ему очень неудобно, но все же возможно пройти через точку бифуркации, или теснины покаяния, то есть кающийся человек все же может совершить невозможное, а вот богатый в Царство Небесное войти не может.
Или, говоря по-другому, хотя и кающемуся трудно спастись, как будто нечто достаточно крупное должно протиснуться через достаточно мелкое, но богатому это вообще невозможно, поскольку для него вход в Небесное Царство еще меньше чем угольное ушко.
Или удобнее бедному становясь беднее обрести богатство, чем богатому обретая богатство, найти хоть что-то, что является им самим.

Заключение
В конечном счете смысл притчи связан с темой духовного ткачества. И как тут не вспомнить верблюжью шкуру, в которую был облачен Предтеча и тканой бесшовной ризы Христа.
Иголка, игольное ушко и нитка — это духовное делание, а шкура верблюда наш грубый физический мир, покрывающий несовершенное человеческое начало. Суть иглы именно в утончении, максимальной сосредоточенности внимания, достигаемой только при покаянной молитве, когда происходит сравнимость уровня сознания с уровнем духовного мира, и ветхая и рвущаяся ткань нашего бытия начинает сшиваться.
Но опять же, по другой притче о ветхой ткани, мы знаем, что бесполезно зашивать дыру на старой тряпке, ибо в итоге дыра становится еще больше, поэтому вместо грубой верблюжьей шкуры, сшиваемой нашим бытием, Христос предлагает свой цельнотканый хитон, нигде не сшитый, которая и является образом нового Небесного Царства и эту ткань нигде не купишь, и в принципе ему не нужна игла.
То есть собственно это притча о даре, которое совершенно точно не купить богатством, и вряд ли возможно обрести стараниями, он просто дается тому, кто видел во Христе само Царство и такой просто облекается в божественный хитон. И без этого смысла притча может пониматься либо тривиально, либо становится не понятной.
В этом смысле притча является ответом, на древнейший вопрос мучащий все человека с момента, как он осознал себя, а именно о критерии мучительного различения между феноменологическим и трансцендентальным в нашем внешнем и внутреннем мире.