Живые камни

Марш каппелевцев

Сквозь огромные качающиеся лапы ели еле виднеется обрывистый, занесенный снегом берег, и уходит вдаль извилистая лента замерзшей реки. Ярко светит зимнее солнце, с зеленых игольчатых лап свешиваются большие сосульки, с них капает капель. И кто-то поясняет сверху: «Это капают слезы матерей солдат, что не вернулись с Великого Сибирского Ледяного похода».

Сани тряхнуло, и генерал Каппель открыл глаза, некоторое время он никак не мог взять в толк, где находится, но морозный воздух быстро вернул ему сознание. Но как же так получилось, что он очутился здесь?

…Вот Савинков, только что убежавший от красных, напросился простым рядовым в рейд на Сызрань с «волжанами». Известный террорист и литератор чувствует особое к себе отношение Каппеля и, пользуясь этим, старается быть ближе к нему, задавая ему всякие вопросики:

– Владимир Оскарович, почему Вы не расстреливаете краснопузых, они же Ваших добровольцев не жалеют, поверьте, я знаю эту породу не понаслышке, ее надо выпалывать без жалости как сорную траву.

Они только что спешились и залегли. Каппель рассматривает в бинокль окраины татарского села и линию обороны красных.

– Да, – Каппель как бы не слышит вопроса, – так далеко на Запад мы никогда еще не заходили. Если возьмем Свияжск, то на Нижний дорога открыта, а там и до Москвы недалеко. Лишь бы чехи слабину не дали, но чует мое сердце…

– И, все же, гражданин полковник, – настаивает Савинков.

– Борис Викторович, вы не обижайтесь, – откликается Каппель, – но эсеры ничего не смыслят не только в военном деле, еще они не понимают ни России, ни крестьянства, ни смысла гражданской войны. Ваш Комуч-«кумач» – это не правительство, а сборище болтунов, далеких от реальности. «Комитет членов учредительного собрания» – даже выговаривать противно, не то что жизнь за него отдавать. Боюсь, их роль в нашей борьбе будет самая роковая. Вы первый эсер, которого я пустил в войска.

– Я бывший эсер, – обижается писатель-террорист, – а раз так, то не принимаю сие на свой счет, сейчас я не менее белый чем Вы, если не более.

– Кучерявые парикмахеры и лысые юристы решили принести Россию в жертву Интернационалу, закружили мужикам голову обещаниями о рае, а позже покажут им ад. И потом, у нас чуть ли не половина отряда бывшие красноармейцы. Вы поймите, это гражданская война, здесь все зависит не только от войск, но и от населения: и продовольствие, и тыл, и пополнение – с кем население, с тем и победа. Что касается наших пленных, замученных у красных, Борис Викторович, то, боюсь, мой ответ Вы не примите. Поверьте, добровольная смерть за освобождение Родины не самая плохая, и не только в глазах людей, но и Бога…

– Да Вы знаете, что все советские газеты трубят о зверствах каппелевцев над мирным населением? Вас они ненавидят всей силой революционной ненависти, называют маленьким Наполеоном, царским холопом, золотопогонной сволочью. Население распропагандировано, запугано. А на Вашу психическую атаку рекомендуют выходить с баяном и матерными частушками.

Каппель отрывается от бинокля и долго смотрит прямо в зрачки Савинкову, и будто чистый родник вливается в грязную застойную лужу.

– Знаешь, как нас местные жители называют? Святые безумцы. Мы белые и несем крест поругания, большевики же красны от стыда. За что они нас убивают? За то, что мы Россию любим? Мы их собственная совесть, которую они хотят убить. Кто это понимает, идет к нам, кто нет, ответит пред Богом – мы сделали все, что смогли.

– А Ваш тыл? – разошелся Савинков. – Все кабаки забиты офицерьем, играющим в карты и кутящим с девками, в штабах людей больше, чем на передовой. Вас не любят, подозревают, завидуют, вот Вы захватили золотой запас России и отдали тому же Комучу. Не проще ли сделать переворот, объявить военную диктатуру, провести полную мобилизацию, а офицеров, отказывающихся исполнять свой долг, судить по законам военного времени?

– Вы, Борис Викторович, прямо как демон-искуситель, – Каппель задумывается. – Нет, дорогой мой, я человек долга и против власти не пойду, здесь каждый решает сам.

Он отворачивается и продолжает наблюдать за расположением красных, готовясь к атаке…

Сразу после неудачного рейда Сибирское правительство отправляет Савинкова послом во Францию.

Каппель отвлекся от воспоминаний и огляделся вокруг. Он ехал в санях, накрытый шубой, посреди остатков своей армии, по бесконечному серпантину таежной реки Кан, чтобы оторваться от наседающей Красной армии. Как же порой мучительна и беспощадна жизнь. Перед ним открывался дикий заснеженный пейзаж со скалистыми берегами и стеной леса, от которого веяло жестокой силой природы. По руслу реки вытянулась, казалось, бесконечная вереница людей и повозок. Его внимание привлекла невероятных размеров ель, что рухнула с высокого берега и лежала, будто поверженный богатырь с вмерзшими в лед ногами. Вся она была усыпана снегом, сверкающим, как бриллианты, на форме защитного цвета. Он отвлекся, и воспоминание снова настигло генерала.

…Вот Верховный принимает генерала Каппеля в своем вагоне, в котором только что прибыл в Судженск:

– Владимир Оскарович, я тебе полностью доверяю и как с главнокомандующим хочу обсудить принципиальный вопрос. Фронт рухнул, наша попытка закрепиться на Оби по линии Томск – Новониколаевск – Барнаул не удалась, армия катится на восток. Мы контролируем только железную дорогу при помощи чехов и союзников, и то не всю. В городах постоянные восстания, по лесам рыскают банды Щетинкина. Владимир Оскарович, мы не выдержим борьбу за Россию в целом, мы должны сосредоточиться, давайте оставим невыполнимые прожекты и будем защищать пределы Сибири. Давайте объявим населению о создании независимой Сибири, и сибиряки пойдут за нами, будут защищать свою территорию с воодушевлением и оружием в руках. Но для этого надо перестроить всю нашу работу, и без вас, без вашего авторитета в войсках этого невозможно сделать.

Генерал стоит, потупив глаза, играя желваками, затем смотрит в беспокойные глаза Колчака – и будто воды залива успокаивают бушующие волны моря:

– Александр Васильевич, в моей армии сибиряков мало, но в ней есть татары, удмурты, пермяки, ее костяк волжане, ижевцы, многие офицеры из Москвы и Петербурга. Как же я им скажу, что мы бросаем в трудный час нашу матушку Русь на растерзание красному зверю и сами будем расчленять ее? Тем более это нам все равно не поможет.

– Что же делать? – в голосе Колчака слышатся нотки отчаяния. – Тыл развален, мои приказы не выполняются, мы не можем зацепиться ни за один рубеж, как только чехи и японцы уйдут, нас ждет крах… Неужели соглашаться на иностранную интервенцию?

Адмирал нервно ходит по вагону.

– Дорогой Александр Васильевич, когда мы начинали свою борьбу, мы не думали про большевиков, мы хотели их просто убрать как досадную помеху в нашей борьбе с германцами. Даже в страшном сне невозможно представить, что мы изменим присяге и долгу, который обязывает нас защищать нашу любимую Родину. Что касается плана действий, то предлагаю частям откатываться, сколько можно: по железной дороге, затем отходить в Забайкалье к атаману Семенову, а если надо, то и дальше, в Монголию или Китай, оттуда или с любого другого места снова открывать антибольшевистский фронт и продолжать белое дело. Пока не освободим Россию: сначала от коммунистов, а потом и далее.

Колчак останавливается и некоторое время смотрит в окно поезда:

– Дорогой мой Владимир Оскарович, с первого дня нашего знакомства Вы всегда вселяете в меня уверенность, которой порой так не достает мне. Действительно, дело ведь не в территории, а в борьбе. Все же, как Вы думаете, где мы совершили главную ошибку?

– Сейчас не время разбирать ошибки, Вы же знаете, я монархист, а дрался за «территорию Учредительного собрания», чуть ли не под красным знаменем. Эсеры нас боялись, по-моему, больше большевиков. Надо было наступать и наступать, а нами латали дыры ветхой ткани, упуская инициативу. И потом, идти следовало не на север, а на юг для соединения с Деникиным. И еще, Александр Васильевич, Вы слишком доверяете чехам и союзникам, поверьте мне, мы для них чужие и нужны только до тех пор, пока их планы совпадают с нашими…

Под конец беседы Колчак стал предлагать Каппелю долю золотого запаса:

– Владимир Оскарович, возьмите с собой часть золота, тем более Вы нам его и добыли.

– Не нужно, оно только свяжет меня по рукам и ногам. И потом, в этом золоте есть что-то роковое для всего нашего дела. Мы ведь хотели опираться на людей, а не на золото. Как только пустили его в ход, все повернулось против нас, а пока оно было у большевиков, мы били их. Александр Васильевич, будьте осторожны.

Колчак прощается и долго жмет Каппелю руку:

– Владимир Оскарович, вся надежда на Вас, я доверяю только Вам, Вы теперь верховный главнокомандующий, помните это, – по его щекам катится слеза…

Через несколько дней чехи захватывают Колчака вместе с золотым запасом. Его головой и частью золота покупают свою эвакуацию, остальное золото тайком вывозят в Чехию под койками тифозных больных.

Каппель осмотрелся кругом, колонна людей еле двигалась. То тут, то там чернели бугорки остановившихся людей. Белые каппелевские погоны на их плечах постепенно становились не видны из-за снега, покрывающего спины. Стояла абсолютная и какая-то звенящая тишина, прерываемая только одиночной руганью. Каппель сбросил со своих ног шубу, нашел глазами ординарца и подозвал к себе:

– Тихон, подведи мне коня.

– Ваше высокбродие, да Вы что, куда же без ног-то? Вы, видать, забыли, Вы ж поморозились, в воду провалились, горячие ключи здесь! Вам ведь давеча ступни отрезали кухонным ножом, без наркозу. Сам видал.

– Приведи мне коня, Тихон, и найди веревку.

Через некоторое время Тихон появился с конем и двумя дюжими добровольцами. Они посадили генерала на коня и веревками привязали его ноги к крупу лошади. Один, огромного роста доброволец, постоянно следовал за Каппелем и старался придерживать его в седле. Как только полководец появился на коне среди войск, эта весть мгновенно разнеслась по всей колонне. Каппель видел: лица у многих просветлели, кто-то даже крикнул «ура», люди зашагали бодрее. Однако генерал чувствовал, что он не здоров, его колотил озноб, бил кашель и нестерпимо болели ампутированные ступни. Он немного проехал, но воспоминание отвлекло его опять…

…Вот он стоит на какой-то сибирской станции в здании вокзала и рассматривает карту.

– Ваше высокопревосходительство, – дежурный офицер отвлекает Каппеля, – взгляните: только что получили по телетайпу на Ваше имя из Красноярска.

Он протягивает генералу телетайпную ленту, которая гласит:

«Красноярск. Генерал Зиневич – генералу Каппелю. Все подчиненные мне войска переходят на сторону Красной армии. Когда же Вы наберетесь мужества и решите бросить эту никчемную войну? Давно пора выслать делегатов к советскому командованию для переговоров о мире».

Каппель бледнеет и быстро идет в аппаратную вокзала. Там вхолостую щелкает телетайп, генерал быстро диктует ответ:

«Генерал Каппель – генералу Зиневичу. Вы, взбунтовавшиеся в тылу, ради спасения собственной шкуры готовы предать и продать своих братьев, борющихся за благо Родины. И прежде, чем посылать делегатов для переговоров о мире, нужно иметь их согласие – захотят ли они мириться с поработителями Родины».

Вскоре змеиная печатная лента со стуком поползет опять:

«Генерал Зиневич – генералу Каппелю. Ваша семья, жена и дети находятся у большевиков в заложниках, их безопасность зависит от вашего поведения».

Владимир Оскарович бледнеет еще больше и четко диктует:

«Генерал Каппель – генералу Зиневичу. Моя жена и мои дети одного со мною духа, и они знают, что нет большей награды, как умереть за Родину».

Он хочет уходить, но аппарат выплевывает еще:

«Генерал Зиневич – генералу Каппелю. Это Вы виноваты в нашем поражении, взяв Казань и забрав золото, Вы взбесили и натравили на нас большевиков. Одумайтесь».

– Напечатайте: «С предателями Родины я не желаю разговаривать», – бросает Каппель и идет обратно к карте.

Когда «красные» установят контроль над Красноярском, генерал Зиневич и все, кто сдался с ним, будут расстреляны большевиками.

Каппелю было все хуже и хуже. Несмотря на холод, становилось душно, было трудно дышать. Доброволец, поддерживающий главнокомандующего, странно изменил вид, он стал расти до невероятных размеров, буквально от земли до неба, лик его стал грозным и величественным, устремленным куда-то в снежную даль. Самому Каппелю казалось, что этот дивный всадник несет его вместе с конем по воздуху, и он сверху парит и рассматривает свои войска и, главное, видит далеко-далеко вперед, как на карте, и понимает, куда и как выводить своих измученных голодом и холодом людей.

– Владимир Оскарович, – обращение вернуло генерала к реальности, – Вам плохо? Может быть, Вы перейдете в сани?

К нему обращался представитель «пепеляевцев», на его рукаве красовалась их эмблема: черный шеврон с головой Адама, череп с костями и надпись: «Чаю воскресения мертвых».

– Нет, ничего, поговорите со мной о чем-нибудь, а то я засыпаю, – отозвался Каппель.

– Давно Вас хотел спросить, вот на Южном фронте выделяется среди добровольцев барон Врангель, у вас одинаковые окончания фамилий, что это за окончание на «ель»?

– Это окончание шведских фамилий, слышали о фамилии Нобель и о его премиях? «Врангель» – это, наверное, «варанг» или «варяг» на греческий манер. А «Каппель» означает «шинель», я родился в шинели друг мой, в ней и умру. Ты слышал о викингах? Не важно. Смерть в бою – это победа, запомни, друг мой.

«Почему над головой Адама нет креста? – почему-то только сейчас подумал Каппель. – Какая-то обреченность, адамова обреченность, лед на душе. Кругом один лед. Кругом Белая ледяная Сибирь. Река Кан ведет в Каинск – как все теперь понятно. Каппель – Авель. «Авель» – то же окончание «ель». Каппель – к Авелю идущий. Глас его вопиет из-под земли. Каину же не будет покоя ни на земле, ни под землей. Как же я раньше не думал про это? Как же я попался? Под белым льдом бьют красные ключи – вот в чем дело. Я не подумал о раскаленных ключах. Красная багряница и красный венец на белом мече. Вот почему он здесь. Наш меч в терновом венце, да, это так…

Каппель стал валиться с коня.

Когда он очнулся, была уже ночь, полнолуние, светло почти как днем, только все в фосфорическом нереальном свете. Казалось, они идут между двух высоченных стен средневекового замка, где за каждым зубцом притаился враждебный лучник, посылающий невидимые в темноте стрелы в проходящее войско, и оно тает. Было страшно холодно, по берегам выли волки. Каппель оглянулся и увидел, что за ними по пятам шел ужасающего вида красный зверь, он умерщвлял и терзал остановившихся воинов. «Когда же откроется деревня, когда же будет ночлег, когда же кончится эта бесконечная река, когда же войска отдохнут?»

Вдруг за очередным поворотом открылась Москва, все сорок сороков, ворота какого-то монастыря были гостеприимно распахнуты. Деревья по берегам стали людьми, народ стоял стеной справа и слева с церковными хоругвями, цветами, многие почему-то плакали, но лица всех были светлы. Каппель оглянулся: идущий за ними красный зверь исчез. По бокам саней марширует почетный караул, навытяжку стоят войска, почему-то со снятыми фуражками, черно-желто-белые стяги приклонены. Все встречают его, генерал-лейтенанта Владимира Оскаровича Каппеля. Он видит среди стоящих многих своих друзей, они улыбаются и отдают ему честь. Но главное, хоть и зима, тепло, как летом, снега совсем нет. И ему кто-то говорит как бы сверху, что это ради него оттепель и капель, он заслужил тепла зимой.

Такая радость.