Живые камни

 

Станиславу и Александру – сопутникам и собеседникам

 

 Хиландар

Несколько человек меня предупреждали, что заранее строить планы о путешествии по Афону – пустое занятие. Теперь подтверждаю такое мнение, планов мы настроили много, но попали мы на Святую гору только через день от запланированного. Правда, мы продолжали следовать намеченным планам, желая первую ночь обязательно провести в сербском монастыре Хиландар, где по многочисленным уверениям, русским всегда рады, но туда нас как раз и не пустили.

Архондаричий Хиландара (красиво звучит, то есть послушник, отвечающий за поселение паломников в архондарик, дословно — гостеприимницу), видимо все же ведомый угрызениями совести, что отправляет нас в афонские джунгли на ночь глядя, провел небольшую экскурсию. Вид у сербского монастыря был самый жалкий, в 2004 году пожар уничтожил половину обители. Старинные корпуса с пустыми глазницами окон и обрушившимися перекрытиями выглядели так, будто и тут отбомбилось НАТО. Архондаричий настолько навязчиво пытался нам внушить мысль, что пожар произошел из-за трещин в дымоходе после проседания здания, что поневоле закрадывалось сомнение в официальной версии. Но, как это бывает только у Бога: плохое оборачивается к лучшему. После трагедии, прибыл новый игумен, вокруг которого не только сплотилась старая братия, но еще и увеличилась вдвое новыми монахами, тогда как ранее количество насельников неуклонно падало. Причем появился дух такого братского взаимопонимания и любви, что все сразу преобразилось. К ним хлынуло столько паломников, что их некуда селить, поэтому и нас он, к сожалению, никак принять не может, по причине многолюдства.

В соборном храме, что на Афоне называется «кафоликон», в честь  Введения Богородицы мы приложились к иконе «Троеручица», стоящей на игуменском месте. Напротив «Троеручицы» висела многоярусная люстра-хорос, в виде прицепленных хвостами василисков, держащих на головах свечки. Подобные хоросы мы наблюдали в Греции повсеместно. Вопрос о символике этого светильника повис в воздухе и архондаричий бессильно развел руками. Совместными усилиями мы пришли к выводу, что это изображения духов злобы разбегающихся от света. Хотя все-таки смущало, почему свет разносит носитель тьмы? Наверное, все по той же причине: пожар страстей толкает человека к духовной жизни и к свету смиренной любви.

Попив монастырского кофе, стали решать куда направить стопы. Можно было пойти в ближайший зилотский монастырь Эсфигмен, но говорили, что там не оставляют на ночь, а до более дальнего монастыря Ватопед мы бы дойти не успели. Известно, что в девять вечера монастырские врата закрываются и больше никого  внутрь не пускают. Оставалось идти в болгарский монастырь Зограф, до которого по лесной тропинке часа два ходу.

Ночевать на природе не очень хотелось: во-первых, у нас с собою оказалось только два спальника на троих, а во-вторых, оказалось, что в горах водятся шакалы и змеи.

 

Зограф

Вот, после крутого подъема вверх, стоим на распутье. Далеко внизу, справа кажется игрушечным хиландарский монастырь; слева, среди зелени, врубленные в скалу, руины какой-то брошенной постройки; позади нас малозаметная тропка с указателем «Зограф». Чуть виднеется море, холмистые горы сплошь поросли лесом и кустарником. Эпическое зрелище после сибирских болот. Погода, кстати, вокруг, почти сибирская: холодный ветер, низкие темные облака, грозящие дождем, температура воздуха градусов шестнадцать, не уютно. Май месяц.

Тропинка на Зограф оказалось вымощена камнями. Вернее это была бывшая дорога, но сильно заросшая кустарниками и деревьями. Чистой осталось только тропка для людей. Камни тропинки уложены довольно грамотно: несколько рядов плашмя, а затем один ряд камней вкопан торцом, для большей устойчивости. Испокон веков основным средством передвижения по Афону являлись мулы, для них и предназначался этот путь. Новые дороги, перекроили сам способ сообщения внутри Афона. Сейчас каждый монастырь связан дорогами с собственной пристанью и со столицей Афона – Карей, мощенные же дороги между монастырями пришли в полный упадок: они частично заросли, частично размыты дождями, но, пока еще проходимы.

Вообще нас сразу предупредили, что дорожек и тропинок по Афону множество и запутаться там можно в два счета. Афон – живой организм, там постоянно возникают новые поселения, старые умирают, и сеть перепутанных дорожек покрывает все горы. Без проводника или указателей идти от одного монастыря до другого просто опасно.

Какой-то добрый человек снабдил новенькими указателями на русском языке весь путь до Зографа, поставив их на всех развилках и неясных местах, за что этому неизвестному доброхоту, огромная благодарность.

Лес вокруг в основном дубовый, встречается каштан, бук, клен, ясень, но деревья молодые, что говорит о постоянной вырубке, много кустарников, одним словом – шибляк. Дорога идет вдоль ущелья, с одной стороны гора поднимается вверх, а с другой устремляется вниз, но из-за буйной растительности скал почти не видно, и иногда, когда встречаешь небольшие цветочные полянки, даже кажется, что ты в лиственном лесу средних российских широт. Идти в лесу намного приятней, чем по открытым горам, ветра не чувствуется, птички поют, цветочки цветут, листочки шелестят. Хорошо было и то, что тропа шла по склону без подъемов и спусков.

В конце пути показался каменный мост через ущелье, а за ним открылись стены болгарского Зографа. Если Хиландар виден только сверху, и кажется на фоне окружающих гор маленьким; то к Зографу идешь снизу, и массив его стен поднимающихся со склонов ущелья подавляет своей громадой. Вокруг монастыря исполинскими ступенями высились террасные сады и огороды, старые и вновь сооружаемые.

Мы зашли в монастырь в момент вечернего богослужения, и во дворе не было ни души. Поднялись к закрытому архондарику,  посмотрели на русские пожелтевшие благочестивые листки для народа начала двадцатого века, что украшали стены коридора, изображавшие различные пороки в виде драконов, и, оставив вещи, пошли на службу.

Центральный храм – кафоликон в честь священномученика Георгия Победоносца, чье чудесное изображение на чистой доске и дало название монастырю: Изограф – Самописец, был полупуст.

Братия подтягивалась на службу постепенно, потихоньку заполняя храм. Кто-то присев ненадолго в стасидии – уходил. Во всем чувствовалась некая вальяжность. Монахи наметку от клобука носили на шее как шарфик, и в необходимые моменты богослужения быстро одевали ее на афонскую плоскую камилавку, так получался клобук.

Последним появился игумен, его мощная фигура дышала властью и силой. На мгновенье он остановился у одной стасидии, взявшись за набалдашник подлокотника, и сжал его так, что было видно, как костяшки его пальцев побелели, затем, видимо, приняв какое-то решение, он стукнул, по подлокотнику, и пошел в алтарь. Этот набалдашник, по сравнению с иными блестел как полированный, видимо не впервой игумену в этом месте развязывать чужие узлы.

После службы вместе с монахами плавно переместились в трапезную. Так хорошо как в Зографе, я на Афоне больше не кушал, особенно мне понравилась крупная свежая клубника и шоколадный батончик.

После ужина пришедший архондаричий, узнав, что мы русские, даже не спросив документов, поселил нас, и еще троих паломников из России, в шестиместный номер.

Прогулявшись по монастырю, обнаружил шестиконечные переплетенные звезды на заднике соборной церкви. Над одной из гексаграмм, на кованых перилах стояла дата: 1874. Самый расцвет тайных обществ в Европе, какую бы церковь в те времена не восстанавливали, везде «каменщики» метили свою работу. Афонские монастыри, строились на месте бывших языческих капищ, перекрывая благодатью выход хтонической энергии. Масоны ставили обратную задачу их «возрождения», стараясь через оккультную символику восстановить утраченные каналы. Хотя, возможно, в данном случае это просто дань тогдашней моде.

Еще побродив немного, все отправились спать, ведь подъем во всех афонских монастырях в три часа ночи.

Вот болгары, живут тихо, сытно и никто их, в отличие от сербов, не бомбит и не поджигает. Хорошо сдавшимся. Хотя при Византии все было наоборот: Сербию никто не трогал, и она относительно легко ушла в свободное плавание в виде балканской Мини-Византии, а вот Болгарии несколько веков византийской резни было обеспечено. Поэтому болгары Византией быть не хотят, так же как Сербия – Евросоюзом. И потом Болгария западный остаток Тюркского каганата, у них уже была империя. В принципе Сербия и Болгария не конкуренты между собой, турецкое иго сблизило их, и они вполне могли жить дружно, если бы не взаимные войны из-за Македонии. А македонцы сами не знают кто они: сербы или болгары?
Хотя вот при фашистах болгары даже пытались захватить Афон, и оккупировать его. Хотя зачем он им?

Не ответив на этот риторический вопрос, я стал засыпать, с одной стороны под тихое чтение акафиста одного соседа, а с другой под мелодичное похрапывание другого…

Мы думали, что на службу нас разбудят, но уставших путников никто не побеспокоил, и мы малость опоздали. Храм нас встретил только огоньками немногих лампад. Электричество в афонских монастырях проведены в основном только в корпусах, храмы же пока еще держатся без света. Здесь я впервые столкнулся с эффектами афонского времени. Дело в том, что время на Афоне «византийское» и «солнечное», то есть двенадцать часов ночи всегда совпадает с закатом солнца, и часы подводят каждый день исходя из фактического положения светила. Таким образом, богослужение завязано с движением солнца, и когда «утру глубоку» начинается служба в темном храме, где мерцают только лампадки у икон, да свечка у чтеца, то чувствуешь, как вместе с молитвой постепенно светает, и это оставляет неизгладимое впечатление. В какой-то момент незримая связь между молитвой и светом становится зримо ощутимой, и даже не можешь понять, то ли свет помогает молитве литься, то ли молитва помогает рассветать свету.

После богослужения нас ждал только напиток, вроде чая и хлеб, поскольку в понедельник, среду и пятницу монахи едет лишь раз в сутки – вечером. Сразу по окончании трапезы нас вежливо попросили освободить номер.

 

Ватопед

Дальше наш путь лежал в ближайший к Зографу Ватопедский монастырь. Поначалу понадеялись на интуицию, но, спросив у болгарского рабочего направление, обнаружили, что двигаемся в противоположную сторону. Пошли по указанной дороге, и чуть не пропустили еле заметную тропинку, опять помог заботливо прибитый к каштану указатель направления: «Ватопед».

И вот над нами вновь сомкнулась прохлада афонского леса. Мощеная дорога подымалась круто вверх, хотелось кушать, но ничего съестного вокруг не наблюдалось. Появился терновник, что стал цепляться колючками за одежду.

Сначала тропа вывела нас на открытое плато, с проходящей по ней широкой дорогой, и которой мы бодро зашагали, устав от постоянного подъема в гору. На этот раз нас тормознула яркая красная тряпка, заботливо  привязанная к дереву и указатель под ней, указывающий на тропинку, ведущую теперь круто вниз, а то бы мы ушли неизвестно куда.

Вскоре нам встретилась группка работающих мужчин, зачем-то ровно постригающих кусты желтого дрока и терновника. Из приветствий выяснилось, что это англичане. Их прощальное «гуд бай» было грустным, если не сказать обреченным. Я сразу прикинул силу монастыря, что смог послать англосаксов бестолково подстригать по-английски кустики за пять километров на глухой полуразбитой горной тропе.

Чем ниже мы спускались, тем более оказывалась разрушенной дорога временем и ливневыми потоками несущимся с гор. Вот открылось море и великолепный вид на монастырь Ватопед. Мы стояли на ромашковой поляне, причем ромашки, ни по величине, ни по виду ничем не отличались от сибирских, правда, только одна половина… другая половина цветов была не с белыми, а с ярко желтыми лепестками, что, вместе выглядело очень красиво. За ромашковой поляной пошли оливковые сады, с пасущимися между деревьями мулами. Склоны устилались цветущими цветами, среди которых различались фиалки, ирис, чабрец, мак и даже что-то вроде зверобоя. Волны пчелиного гула, перемешивался со звуками морского прибоя…

То, что в Ватопеде все по-другому, почувствовалось сразу, поскольку у входа с нас потребовали паспорта и диамонитирионы (внутриафонские визы), причем заставили  написать свои профессии. Оказывается, нам повезло, что мы прошли пешком, горные тропы не контролировались, но приезжающие в Ватопед автобусы, осматривают задолго до монастыря на блок постах, и если у паломника нет приглашения в монастырь, его не пустят дальше.

Когда суровый монах за окошком КП, понял, что опять пришли самозванцы, он долго цокал языком, морщил лоб, но все, же пустил внутрь, оставив наше поселение на совести архондаричного.

Ватопед, по сравнению с Хиландаром и Зографом, показался пятизвездочным отелем. В фойе нас встретил кофейный автомат и лифт, что поднял нас в архондарик. Вокруг дорогая отделка стен, кожа на диванах.
Архондаричий вынес нам воду, лукум и водку: вода была кстати, лукум слишком приторный, к водке мы не притронулись, — русские водку не пьют. В других монастырях нам предлагали только воду или кофе. Очень быстро выяснилось, что про чай на Афоне не знают, вернее, знают, но не понимают, как можно его пить каждый день. Тем не менее, уровень сервиса в Ватопеде такой, что специально для русских паломников вечером ставили чайник с травяным чаем. Черный чай в Греции используется как у нас лавровый лист, добавляют в джемы для вкуса.

Только в Ватопеде нам встретились представители западных стран. Один Ватопед по уровню сервиса достоин для принятия европейцев. Все-таки некоторый компромисс с Евросоюзом найден, те отменили строительство туристического шоссе через весь Афон, а монастыри сделали  комфортабельные санузлы для состоятельных туристов. Резолюция о нарушении прав женщин на Афоне в Евросоюзе тоже прошла, и недопущение последних в монастыри признано за нарушение прав человека, однако ее воплощение в жизнь приостановлено. Отбились, только прикрывшись Ватиканом, мол, если Евросоюз хочет отменить особый статус Афона, то он должен отменить и особый статус Ватикана.

Ватопед всегда считался самым образованно-окультуренным монастырем, поэтому на него и легла почетная миссия контроля людских и финансовых потоков с Запада. Принц Чарльз возглавляющий англо-американское общество «Друзья Афона» ежегодно приезжает на отдых в этот монастырь на собственной яхте.

Кроме всего прочего, Ватопед не совсем греческий монастырь, большинство монахов в нем киприоты, и богатый Кипр так же позволяет Ватопеду быть финансово более независимым, нежели другие обители. Кому-то такое положение дел видимо неприятно, поскольку Ватопед периодически сотрясают финансовые скандалы, связанные с его недвижимостью в Европе.

Поселили нас на чердачном этаже, под крышей, в четырехместный номер, но когда мы туда поднялись, то тоже приятно удивились качеством помещений, особенно санузлом, что блестел дорогим кафелем и суперсовременной сантехникой.

Из небольшого чердачного окна виднелось море, горы и масличные сады. Маслины непременный атрибут монастырского хозяйствования, их пока еще собирают монахи, но елей из них уже давно не делают: плоды сдают государству, взамен на готовое оливковое масло в жестяных банках.
Немного поспав и обмывшись в комфортабельном душе, пошли на службу. Я сразу занял место в углу за колонной в стасидии, возле старинного шкафа, в надежде, что в этом темном углу меня никто не потревожит. Так поначалу и вышло, мужские клиросы пели антифонно очень хорошо, и я подивился мягкой и равномерной акустике по всему храму. Через некоторое время уловился некоторый диссонанс в распределении звука и тот час возле меня появился монах, который, недовольно покосившись, открыл старинный шкаф, что был полностью забит различной аппаратурой с мигающими светодиодиками и многочисленными исходящими шнурами. Монах что-то поколдовал над эквалайзером, и звук снова выровнялся. Дверцы закрылись, и все снова приняло прежний старинный и благочестивый вид.

После службы, еще одна приятная неожиданность, вышло несколько гидов-монахов, и разделили всех паломников на греко- англо- и русскоговорящих для проведения экскурсии на родном для них языке. Если в других монастырях, монахи стремились ускользнуть от надоевших туристов, здесь же, такая забота трогала сердце, и я склонился к мысли, что дело тут не в требовании евросервиса, а в преизобилии  в Ватопеде любви.

Монах-экскурсовод говорил по-русски с акцентом, но совершенно свободно, с различными прибаутками, ловко ускользая от неудобных вопросов и ведя аудиторию в нужном ему русле. От него мы услышали, что «Ватопед» переводится как «терновое поле», это и по кустам терновника, через которые мы продирались, идя в монастырь; и по тем искушениям, что встречаются у желающих бороться со страстями; и терновый несгораемый куст, «неопалимая купина», образ Богородицы. После небольшого рассказа об истории обители, монах подвел всех к вынесенным посреди храма мощам, потом повел к чудотворной иконе Божьей Матери «Отрада и утешение», показал сохранившиеся византийские мозаики, показал на вратах стреляную икону.

Меня все время привлекала странная фигура на часах монастыря, это была скульптура-кукла в человеческий рост с саблей на боку и огромными усами, что каждые полчаса била в медный таз. Один из моих спутников спросил о смысле этой фигуры. Монах ухмыльнулся, ответив, что это неизменный вопрос всех экскурсантов, и обычно он отвечает, что это фигура повесившегося пирата. Я это понял так, что вековым ужасом Ватопедского монастыря были пираты, которые многократно разоряли и грабили обитель, забирали в рабство и убивали монахов. Эта статуя – «memento mori», «память о смерти». Время для монаха и есть пират, крадущий и разоряющий нашу жизнь, пока и не прервет ее окончательно, выкинув в море невидимого мира. Так же как знаменитая икона «Отрада и утешение» как бы предупреждает монахов о приближающихся морских разбойниках, но на самом деле предупреждает о скорой смерти, мысль о которой только и заставляет монаха трезвиться и вглядываться с напряжением в морские дали жизни в ожидании грядущей опасности для монастыря его тела.

После экскурсии всех отправили в огромное помещение трапезной. Вкушение еды по обыкновению началась со звонка, и по окончании молитвы  на высокую трибуну с изображением парящего орла взошел монах, читая по-гречески очередное поучение святого отца, мы же принялись за рисовую солянку с оливками, персиковый компот и яблоки. Всего за столами находилось больше полтысячи человек.

Весь стол, за который меня посадили, занимали русские батюшки, конечно разительно отличаясь от черненьких, меленьких, крючконосых греков, размахом своего роста, плеч, животов, лиц и носов. Излишне напоминать, что ношение русскими священниками крестов на Афоне встречается крайне негативно. Дело в том, что крест на Афоне могут носить только игумены и это признак абсолютной власти. Даже епископы, прибывая на святую землю, как бы теряют свои полномочия и причащаются в мирянском чине. Греческие священники, дьяконы и монахи ничем внешне не отличаются друг от друга, — все носят рясу. Ряса и есть знак принадлежности к клиру, и весьма почитается. Подрясники не принимаются вовсе, и считается нижним бельем, в котором не прилично ходить в храм. Благословлять по-иерейски на Афоне так же не принято, если кто хочет показать свое уважение к сану, то просто прикладывается к руке, без разницы, монах перед ним, дьякон или иерей. Благословляет же только игумен. Нет у афонских иеромонахов и автоматического права исповедовать, обычно это делает избранный старец, иногда один на всю обитель.

Рядом с нами сидели «русскоязычные» афонские монахи, которым один из послушников тихо переводил чтение поучения с греческого на русский. Как потом выяснилось, среди сидящих русских не было вообще: молдаванин, грузин, украинец, и другие представители бывшего СССР – СНГ.
Трапеза закончилась так же по звонку. На выходе из трапезной я увидел выложенные камнями в бетоне две перевернутые и переплетенные пентаграммы. Тоже, наверно, оставили пираты.

Прогулявшись по берегу моря, отправились в нашу уютную келью под крышей. Именно в Ватопеде можно почувствовать былую мощь эллинского гения, и ощущение присутствия империи. Конечно же, греки хотят восстановления Византии со своим лидерством, хоть к этому нет никаких предпосылок. И хотя Константинополь им не вернуть ни как, но Афон фактически оккупирован Грецией. Ведь в результате русско-турецких войн, было решено монашеский полуостров сделать протекторатом шести православных государств, но Греция ввела свои войска, поставив всех перед фактом. Это стало последним геополитическим обретением Эллады, на большее сил не хватило.

На этой мысли, кончились и мои силы, и мое сознание похитил Морфей…

 

Карея

В этот раз подъем в три часа ночи не застал нас врасплох, и мы оказались в храме как раз к началу службы, где я снова наблюдал возникновения света из молитвы, когда слово переходит в свет, и обратно.
По окончании службы паломников покормили  и сообщили, что автобус, отвезет всех желающих до афонской столицы – Кареи. Ватопедская обитель программирует отъезд паломников, заранее узнавая, кто и куда отправится далее. Пока мы ждали своей машины, в монастырь все прибывали и прибывали автобусы полные людей. Наконец пришли машины, чтобы развезти паломников туда, куда им было нужно.

И вот мы запетляли по серпантину горной дороги. Здесь то, через стекло я и увидел афонского шакала, что-то среднее между небольшим волком и лисицей. Увидев автобус, он спокойно проводил его взглядом, даже не пытаясь нырнуть в придорожные кусты…

Чем ближе мы подъезжали к Карее, тем шире и качественнее становилась дорога, пока не перешла в асфальт. Одновременно на дорогах появились фуры груженные лесом, что выпиливали тут же сплошным массивом на склонах гор.

Вскоре мы оказались в Карее, место заседания Протата – правительства теократической республики Афон. Я представлял себе столицу, как еще один грандиозный монастырь, но город состоял из одной улочки образуемой несколькими примкнутыми друг к другу двухэтажными домами. Первые этажи этих домов занимали магазины: продовольственные, сувенирные и хозяйственные, а так же несколько небольших кафе и транспортные конторы.
Слово «карея», производное от греческого слова означающего «орех», но на «твердые орехи» были скорее похожи крепости монастырей, столица же Афона, после увиденных твердынь, выглядела беспомощной и беззащитной. Может быть, имелся ввиду уже разбитый орешек, его сердцевина. Ведь и Святое Писание толковники образно представляют как орех: твердая оболочка букв, скрывает питательную сердцевину смысла и власти.
В Карее впервые увидел афонских полицейских, квадратных мужичков в камуфляже с цепким колючим взглядом. На их кокардах красовался двуглавый орел с буквами: «АО» – «Агион Орос» – «Святая гора». Полиция находится в подчинении губернатора Афона, представителя Греции в монашеской республике.

Закупив в магазине походную провизию в виде печенья, фруктов и воды, мы зашли в кафе, заказав себе греческий салат, и что-то рисовое в виде плова. Греческий салат мне понравился: крупно нарезанные огурцы и помидоры, залитые оливковым маслом, с кусочками черных маслин и соленым козьим сыром пришелся как раз кстати.

Пообедав, зашли в самый старинный афонский храм Успения Божьей Матери или Протатон, где и заседает правительство Святой горы. Именно от этого храма идет традиция в России посвящать столичные соборы в честь Успения Богородицы.

Храм стоял на небольшой площади, и его корабельная архитектура действительно дышала архаикой. Войдя внутрь – ахнул от неожиданности. Внутри храма не было,  перед нами стояли полуметровые толстенные двутавровые балки, скрепленные многочисленными болтами, что изнутри служили каркасом древнего храма. Через каждые два метра между урбанистическими столбами шла подобная же перетяжка с перилами, каркасными укосинами и решетчатым потолкам и так далее до самого верха. Потолка и купола совершенно не было видно, да что там купола, посреди иконостаса прямо через лики святых тянулась железная балка. Между этих чудовищных серых конструкций сиротливо свисало золотое паникадило. Было ощущение, что какой-то древний дракон залез в храм, но его там расперло, и он застрял застигнутый утренними петухами врасплох и теперь поблескивал своими костями и ребрами.

В уголочке по-домашнему мерцала лампадками чудотворная икона «Достойно есть». Приложившись к святыне, я поспешил покинуть этот храм со смешанным чувством благоговения и ужаса. Что-то в этих балках было вызывающе нарочитое, ведь можно было их как-то сделать поизящней или не так навязчиво. Эти конструкции напомнили мне знаки «вольных каменщиков» оставленных на афонских храмах. Крепкое товарищеское рукопожатие, сцепленное сваркой и болтами, все мощно, цепко и эффективно, но как-то слишком жестко, без любви, будто нет уверенности до конца, что конструкция надежна.

 

Ивирон

Нам порекомендовали далее идти в Ивирон, дорога туда самая красивая и легкая, так как все время идет под горку с замечательными видами.
Мы и пошли по указанной тропе, по пути встретив дикую черепаху. Я ее даже немного пронес в руках, хотя был не уверен, что ей нужно было именно туда, куда и мне. К нашему огорчению дорога все круче стала забираться вверх, то есть на этот раз мы все же пропустили сверток на нужную тропинку. Остановившись в нерешительности на пустынной дороге и размышляя, что же делать дальше, увидели спускающегося сверху священника со спутником в подряснике и русской камилавке. Этот точно наш. Оказалось, что они, так же как и мы заблудились, идя в Ивирон, и им подсказали нужное направление. Спустившись ниже, действительно нашли затерявшуюся в кустах табличку и незаметный сверток на тропу. Хотя монастырь «Иверский», но греки его называют и пишут как «Ивирон», через «и».

Дорога и вправду была красивой: несколько каменных мостов через глубокие ущелья с текущими потоками; виды на горные кряжи с кипарисными свечками; огромные каменные глыбы, произвольно торчащие из склонов. На пути встретилась часовня и небольшая уютная церквушка, правда закрытая на замок с заросшим травой входом.

Вскоре показался и сам монастырь, но сначала как-то не впечатлил. Если Хиландар открывается сверху и как бы растворяется в мощи природы. Если Зограф открывается снизу и покоряет своей организованной мощью природу. Если Ватопед открывается издалека и как бы гармонизирует природу и человеческое зодчество, то Ивирон теряется, показывается частями, углами, так что не удается его увидеть полностью и составить впечатление. К дополнению ко всему пол монастыря опутывали строительные леса, и торчащие на переднем плане навязчивые разноцветные башенные краны, сбивали масштаб.

Внутри монастыря ни души. Идем по указателю в фойе гостиницы, где так же пусто. Через некоторое время появляется высокий молодой грек-монах, первый из встреченных мною греков, в котором можно разглядеть остатки античной статности и без всяких задержек дает нам номер.

Приглашает в пустую кофейню, где человек сам может себе сварить кофе в любом количестве. Все просто и со вкусом.

Поселили нас в комнату с высоким потолком, полтора метровыми стенами и видом на горы. Поставив вещи, осматриваем монастырский двор, стандартный для всех афонских монастырей: кафоликон, трапезная, сень над источником воды, часовня. Мое внимание сразу привлекла фигура жутко-черного арапа прибитого под крышей колокольни. Если в Ватопеде подобный пират выполнял хоть какие-то утилитарные действия – колотил каждые полчаса в таз, то рядом с этим негром и в помине не было часов. Может они когда-то, и были, но теперь черная фигура висела одна, почему-то без ноги, вылупив белые глаза и губы куда-то в пространство.

Время в Ивироне измерялось по особенному, если все другие афониты за начало отчета выбирают заход солнца, то «иверцы» за начало берут солнечный восход. От рассвета до заката – 12 часов. Афонские часы совпадают с современными часами только в равноденствие два раза в год. Стража – три афонских часа. Расстояние между службами – одна стража. Стража на пиргосе – башне для наблюдения за врагом – временем. Заход солнца – прибытие Богородицы, восход солнца – отъезд Богородицы.
Пришло время службы. Греческое пение для русского слуха сначала кажется пресным, нет привычных рулад и многоголосья, и притомляет бесконечные «Кириеелейсон». Однако постепенно, оно начинает  завораживать своей спокойной мелодикой. Если пение в Ватопеде завлекает своей общественной мощью и широтой, то в Ивироне, удивляешься домашней внимательностью и глубиной этого речитатива.

Рассматривая иверский иконостас, меня удивили чудовища, изображенные на нем, так что некоторые святые прямо высовывались из зубастых пастей, либо драконы держали шесты с изображением святых. Никто мне не мог сказать о смысле этих изображений, только от одного человека я услышал, что это изображение кита, проглотившего пророка Иону. Впрочем, меня эта наводка вполне удовлетворила, с той поправкой, что, скорее всего драконы символически изображали ад, из которого восстают святые. Если для мирского взгляда такое противоречивое совмещение режет глаз, то для монашества изображение злых сил было только напоминанием о духовной реальности. Между изображением рая или ада, трезвее и честнее изобразить спасение из ада, чем блаженство в раю.

После службы все прошли в часовню к Иверской иконе Божьей Матери. До этого мы прикладывались к чудотворным иконам Пресвятой Богородицы, рядом с которыми я чувствовал глубокое почтение и благоговение, но у Иверской иконы я пережил нечто совсем иное. Ничем для меня лично Иверская икона особо не выделялась от других икон Богородицы. Нет, я, конечно, слышал и об эсхатологических предсказаниях с нею связанных, о ее чудесах, об Иверских часовнях в Москве и Томске, об Хосе Муньосе, но и только. Непосредственное столкновение души с этой иконой можно назвать «религиозным страхом». Это можно сравнить с ощущением человека привыкшего к озеру и впервые попадающего в открытое море.

Необъяснимая мощь, с которой сталкивается душа, и невозможность рационально объяснить эту силу, приводит в полное замешательство.
После молебна в Иверской часовне, всех пригласили на трапезу. В отличие от Ватопеда, здесь и паломники, и монахи сидели за общим столом. На ужин давали макароны с сыром и листья салата с неизменными солеными оливками. Макароны я съел не без аппетита, а когда стал жевать салат, заметил удивленный эллинский взгляд, смотрящий на варвара. Монах напротив стал пододвигать ко мне какие-то жбанчики, из стоящих на столе и, показывая жестами, что ими нужно поливать сверху. Не понимая, что где находится, я из каждого полил-посыпал немного, и съел все, хрустя специями, чем вызвал еще большее изумление у непривычного к такому зрелищу подвижника.

По окончании трапезы решили прогуляться по берегу моря, где я под впечатлением от Иверской иконы, стал снимать на камеру телефона видео того места, куда ее принесло волнами. Но не прошло и трех секунд, как мобильный вдруг заклинило, ни одна кнопка не работала, телефон не включался и не выключался, батарейка не вытаскивалась, и картинка моря висела на экране, до тех пор, пока не кончилась энергия. Я решил больше не шутить с этим, и больше видео не снимал. На Афоне любая видеосъемка запрещена.

В келье, уже лежа в постели, никак не мог уснуть. Странная обитель – Иверская, то есть Грузинская, где уже 700 лет нет грузин. Странная икона – Иверская – что никогда не была в Грузии. Да и сама Грузия, Иверия – странная страна, считает себя уделом Божьей матери, как и Афон.
По преданию корабль Богородицы, когда она хотела попасть в гости к Лазарю Четверодневному на Кипр, бурей прибило к месту будущего монастыря Ватопед; на месте же будущей столицы Кареи, Богородица благословила народ; а на месте Ивирона, корабль с Девой Марией покинул Афон. Тайна начала спасения в Ватопеде, тайна окончания спасения – в Ивироне.

Преосвященный Порфирий Успенский пишет, что это невозможное событие, поскольку церковное предание согласно утверждает о том, что после Распятия Иисуса Христа, Богородица никогда не покидала Иерусалима. Скорее всего на Афон, намного позднее, прибывала чудотворная икона Богородицы, в лице которой и принимали Саму Божью Матерь.

Тем не менее, смысл предания в том, что как утроба Богородицы стала прообразом алтаря, так же как алтарь в Церкви стал местом Богоявления, так же и у мира должно существовать особо выделенное место, алтарь Земли. И этим местом стала Афонская гора.

Грузины строили Ивирон параллельно с Мегалаврой, но после возникновения предания. После поселения, монахи грузины-иверцы осознали себя хранителями эсхатологической тайны: конец Ивирона, предвозвещает конец света. Позже это представление перекочевало в саму Грузию, сделав ее уделом Божьей Матери, а грузин, в их самосознании, эсхатологическим мессианским народом. Поэтому у грузин, как и греков, противоречивое восхищенно-пренебрежительное отношение к русским, как политически реализовавшихся в их чаяниях.

Пока Иверия с Византией поддерживала военно-экономически-династические союзы, Ивирон был грузинским, но как только Грузию подмяла мусульманская волна, Ивирон стал греческим, и пока никаких надежд на возвращения сюда грузин нет. Точно так же русские чуть не потеряли Пантелеймонов монастырь – свято место пусто не бывает.
Плавно и незаметно река моих размышлений влилась в море сна…
Темной ночью сопровождаемые огромными звездами и непривычно повернутым созвездием  Большой Медведицы мы пошли на службу, где еще раз почувствовал разницу в стиле богослужения. В Ватопеде служили службу торжественно и чинно, а здесь была не служба Богу, а часть жизни в Боге. В Ватопеде встречали Бога, а в Ивироне не хотели расставаться с Ним.

Литургию проводили вообще в небольшом пределе, куда даже не вошло большинство братии. Понятно, что никаких микрофонов не было, слышно литургию было плохо, и каждый молился, как умел…

Дафна

После завтрака водой и хлебом и коротких сборов, все потянулись к автобусам, ожидая их среди дивных деревьев усыпанных сиреневыми цветочками прямо  по веткам.

Подошедший автобус повез нас до главного афонского порта – Дафна.
Поскольку нам оставалось на Афоне всего один день, то напрашивалась необходимость проехать по воде вокруг Афона, если это возможно.

Порт представлял собой несколько строений с билетными кассами, сувенирными лавками и кофе. Поначалу что-либо выяснить было трудно, но потом нашелся добрый русскоговорящий, то ли грек, то ли грузин, и объяснил нам, что подобный обзор можно сделать на катере «Святая Анна», который пройдет вдоль всего западного побережья полуострова, и завернет за его конец, к сожалению не дойдя до Мегалавры, и вернется обратно. Отправлялся он через несколько минут.

Купив билеты на самом катере, и устроившись на верхней обзорной палубе, стали наблюдать, как мимо проплывают афонские крутые берега.
По мере движения ландшафт постепенно менялся от относительно гладких холмов с лесами к суровым скалам с самой скудной растительностью.
Катер периодически приставал к пристаням монастырей, где его встречают мулы, что сохранили свою необходимость, поскольку в горной части Афона еще нет проезжих для автомобилей дорог.

Надо сказать, что наибольшее впечатления на меня произвели не величественные и монументальные массивы Симонопетра, Григориата и других прибрежных монастырей горного Афона, а кельи подвижников, собранные из фанерок, и других случайных материалов, прилепленных, как ласточкины гнезда, к небольшим уступам и расщелинам отвесных скал. Количество калив-келий росло с постепенным увеличением суровости пейзажа.

Как камни проступают сквозь почву, так же и скалистая основа пустынножителей прикрыта сверху гумусом общежительных монастырей. Ведь изначала Афон принадлежал пустынножителям. Только в десятом веке, через триста лет после заселения Афона монахами, святой Афанасий Афонский приносит сюда общежительное житие: Мегалавру с царской поддержкой и многочисленными владениями. Такое новшество пустынники восприняли как смертельный вызов их образу жизни, так что решаются убить святого. Насколько же должно было ужаснуться его действиями, что бы монахам пойти на такое? В итоге, после долгих лет незримой борьбы вся власть на Афоне и все земля Афона перешла общежительным монастырям.

Формально дело разрешили созданием Протата – правительства Афона, который бы следил за сохранение прав пустынножительства, вместе с правами общежительных монастырей.

Внешняя борьба не для молчальников и нестяжателей, в ней они всегда проигрывают, так это было на Афоне, так было и на Руси, когда Иосиф Волоцкий победил Нила Сорского. Вечная и странная внутриправославная борьба между деятельностью и созерцанием. Деятельность – земля и тело, созерцание – небо и душа, но одно не может без другого. Деятельность единственный путь к созерцанию. Еще авва Исаак Сирин предупреждал, что тот, кто дерзнет на созерцание Солнца того мира, прежде не умертвив уды своего тела деятельностью, тот потеряет и тот малый свет веры, что имел, и погрузится ослепший в полную тьму. Ищи телесных искушений, но бегай искушений душевных. Как из ада спасается святость, так из деятельности рождается созерцание, в котором только и можно найти отдохновение.

Ватопед – труд, Ивирон – созерцание. Мера в знаменитом афонском «восьмичастье»: 888 – восемь часов работай, восемь часов молись, восемь часов отдыхай. Отдых и есть созерцание, а не безделье. Молитва же смесь труда и созерцания, переход одного в другое, так же как Слово сначала стало плотью, а потом преобразилось в Дух.

Зря роптали исихасты-безмолвники, только прошедшие дисциплину и труд общежития могут прикоснуться к пустынной жизни, бегающие же трудов, и старающиеся сразу уйти в кельи – обречены. Мало что ли повреждается несчастных афонитов-одиночек?

Вот катер начинает огибать гору Афон, что крутым боком обрывается в море. На самой вершине постоянно стоит облако. Вокруг безоблачное синее небо, а верхушка горы прикрыта белой подушкой, причем видно как облако вращается, будто зацепившись за вершину. Снизу оно похоже на спиралевидную галактику, ибо при вращении образуются рукава, что постепенно тают, и возникают снова. Таинственное и завораживающее зрелище.

В древности гору звали Афос, а сам полуостров Акти, что означал «скалистый, обрывистый». Ведь другие зубья посейдонова трезубца Халкидики не имеют такой горы и более пологи. «А-фос» буквально означает «безгневный, бездыханный, невинный», от греческого корня «фоо» – «дыхание, жертва, гнев». Может потому, что Афос никогда не был вулканом, или потому что всегда бел своей мраморной сутью, снегами или облаком. Известно, что еще в античные времена на Афон приезжали мудрецы, ищущие уединения и созерцания. «Афос – символ вечности», вот вердикт античной древности. «Афон» – скорее всего родительный падеж от «Афоса», то есть «афонский» или вернее «афоский».

Первый город на горе Афон, как гласит эллинские предания, построили еще исполины, которых перебил Геракл, пока ахейцы дрались на Троянской войне, после которой эллины и заселили этот полуостров.

Александр Македонский, перед тем как завоевать вселенную три дня созерцал гору Афон, из которой хотели сделать статую царя, что одной рукой обнимал бы город, а с другой лился бы горный водопад.

Вид у Афона, действительно как у одинокого исполина духа, отодвинувшегося от материка подальше в море и сидящего в задумчивости, глядя из-под век, как по Греции пробегают тени веков…

Катер дошел до середины торца полуострова и обратно до Дафны вернулся уже без остановки.

Пантелеймон

Порт стоял совершенно пустым, и  торговец, закрывающийся лавки указал нам, как дойти пешком до Руссика, то есть Пантелеймонова монастыря, где мы и хотели провести последнюю ночь.

Вот и появился «зеленый монастырь», как его называют греки из-за непривычных для местной архитектуры зеленых крыш и куполов.

Монастырь впечатлял, как свеженько отремонтированными величественными зданиями, так и грандиозными развалинами, остатками былого величия. Над монастырем со щебетаньем носились многочисленные ласточки, настроившие свои дома в монастырских руинах.

Подошли мы к монастырю как раз к вечерней службе, где ухо, наконец, отдохнуло в знакомых словах и мелодиях. Храм был расписан в конце девятнадцатого, начале двадцатого века в барочном стиле, что разительно отличало его от уже привычных византийских росписей. Все святые выглядели сытыми и довольными, а не изможденными аскезой; вместо драконов по иконостасу вились райские плоды. Зря иконных дел мастера, не показали сокрытого среди райских ветвей змия, ох зря, может тогда не разгулялось бы древнее зло по Руси.

После службы трапезничали в огромной трапезной русской едой, а затем архондаричий без проблем поселил нас в огромном зале коек на сорок, с одним санузлом на два этажа. Перед сном успели поисповедоваться, приложиться к многочисленным мощам Пантелеймонова монастыря, посетили местное кладбище из десяток могил и костницу.

Русский монастырь вызвал самые противоречивые чувства. С одной стороны внутри него царила идеальная чистота, все блестело, ни соринки, ни листочка, ни бумажки, фонтанчик с золотыми рыбками, плюс ощущение железной дисциплины. Но с другой стороны возникало ощущение некого бардака и даже хаоса. В других монастырях, контрастировали европейские санузлы и безыскусная простота всего остального. Исключение составлял лишь разгромленный Хиландар, держащийся только внутренней любовью. В Пантелеймоновом же монастыре Европой вообще не пахло, здесь чувствовалось противоречие между бюрократическим каркасом и безудержной вольницей под ней. Особенно удивила сувенирная лавка Руссика, в которой просто все валялось кучей. Не было не единого ценника, подписи на полочках не соответствовали стоящим на них иконам, запыхавшийся монах с клобуком на боку, с неба называл цены и рассчитывался посреди зала. Хотя это не раздражало, а скорее умиляло, таким все было знакомым и узнаваемым.

Девятнадцатое место по иерархии из двадцати для русского монастыря, это, конечно, насмешка, или страх. Русские не были бы русскими, если бы не хотели захватить Афон. Известно, что еще Екатерина Вторая хотела присоединить Афон к России, само собой вместе с Оттоманской империей. В православии, как известно, нет «ни эллина, ни иудея», но есть вечная формула: «один Христос, одна церковь, один царь, одна империя». Любой народ, обретая православие, погружается в имперскую идею вселенской литургии. У грузин, болгар и сербов не получилось, а у русских вышло, но не до конца. Пока «Константинополя и Афона», не будет у России, не может она себя считать империей.

Греком конечно обидно, но их «великой мечты» о восстановлении Византии хватило только на то, чтобы быть союзником Германии в первой и второй мировых войнах, и чтобы не допустить доминирование русских на Афоне. Теперь Греция внутри «либеральной империи», которая не знает, что делать с Афоном, и нужен ли он ей? И действительно, зачем ЕС алтарь византийской империи?

Геополитика и теперь здесь откликается. Идет сложная борьба интересов. Если бы Евросоюз захотел, он бы давно прихлопнул Афон, как рассадник средневекового мракобесия и тоталитарного мышления, но тогда резко возрастет симпатия к России. Поэтому Европа и вкладывает деньги в Афонскую республику, обеспечивая себе здесь влияние, не только исходя из туристического бизнеса, и уж тем более не из-за эстетических или религиозных соображений, но исходя из геополитики. Потому-то у нас и девятнадцатое место.

Геополитикой же объясняется и внешне жестоко-бессмысленное изгнание русских «имябожников» с Афона русскими же войсками в начале двадцатого века. Царское правительство боялось, что воспользовавшись предлогом в еретичестве, греки, наущаемые Европой, отберут у России Пантелеймонов монастырь. А так была проведена устрашающая операция, в том числе и для греков, мол, если так своих не жалеют, то, что будет с чужими…

Шум прибоя, наконец-то убаюкал мою тревожную головушку.

 

Афон

Ожидая паром и подбрасывая голодной кошке кусочки сыра, я смотрел на синеющую в утренней дымке исполинскую гору Афон.

Почему все-таки этот полуостров выбрала Божья Матерь для своих чад? Не потому ли, что это страшное место? Ведь Господь всегда стремится разрушить цитадели зла, и монахи стремились селиться в самых сатанинских местах. Не похож ли полуостров Афон на исполинского скорпиона, поднявшего для смертельного удара свой хвост?

В древности при входе на полуостров располагалось древнее капище Аполлона, со священной пещерой и оракулом, где чуть не убили апостола Павла. На месте будущего монастыря Ватопед, было древнее капище Деметры, с пророческим колодцем, заключенным теперь внутри алтаря кафоликона Ватопеда. На месте Иверского монастыря – капище кровожадной Артемиды, и ее оракул. На месте Великой Лавры идол Деметры с алтарем для человеческих жертвоприношений. Так же стояло капище и на месте Успенского храма в Карее. На горе Афон жуткое капище Магула, в честь Зевса, тоже с жертвенным камнем для человеческой крови. Но во времена римских императоров Афон одичал, и сюда христиане бежали спасаться от гонений. Юлиан Отступник придя к власти среди афонских эллинов-язычников, получил самую горячую поддержку и все существующие к тому времени православные церкви были уничтожены. Когда царь Юлиан бесславно погиб, христиане в ответ разорили все языческие капища, и с этого времени открывается собственно христианская страница Афона.

Афон стал алтарем Византийской империи. Именно поэтому сюда запрещено входить женщинам. Своим иконостасом полуостров обращен к востоку, в сторону Царьграда, ко Второму Риму, к православному собранию. Царские врата иконостаса – Мегалавра, входные дьяконские (с архангелом Михаилом) – Ватопед, а выходные дьяконские (с архангелом Гавриилом) – Ивирон. Гора Афон – горнее место. Престол находится в Карее в храме Успения, у иконы «Достойно есть». Священна восточно-южная сторона Афона, западная же сторона, вспомогательная, подобна пономарке, и поэтому здесь и расположен основной порт. Вход на Афон только через неверное «житейское море». Северная сторона отдана славянским монастырям, как бы подчеркивающие их служебную роль для нужд империи. Русский монастырь ближе к порту, то есть ему определена снабжающая роль.

Священность Афона постепенно возрастает от востока к югу к возвышающейся горе, где и стараются селиться подвижники-безмолвники, и уменьшается от севера к западу, по примеру организации пространства церковного алтаря…

На фоне неба четко вырисовывался силуэт горы Афон и прижатой к нему сбоку тщедушной горы Дифон, или как его называют русские «Афоненок». Афон – Дифон. Пришло в голову, что эту пару можно еще перевести как: «безмолвие и молва». Можно представить, что безмолвие – огромная священная гора, а человеческие слова, такая маленькая, еле заметная, отколовшаяся при землетрясении греха горка.

Додумать я не успел, по причине прибытия огромного парома «святой Пантелеймон». Ведь назвали же паром в честь святого русского монастыря, тоже намек.

Корабль под завязку, на всех палубах был забит новыми паломниками, с рюкзаками и туристическими ковриками, что всматривались в приближающийся сокровенный берег.

Вряд ли все эти люди с рюкзаками приехали сюда за словами, слов вообще сказано больше, чем достаточно, все устали уже от слов, люди приехали сюда за тишиной.

Ну, вот и пристань, пора выходить, здравствуй Афон. На Афоне весна, все в цветах, он явно возрождается к жизни.