Живые камни

(Опыт дешифровки строчки из «Слова о полку Игореве»)

Теория

Проблема «темного стиля» «Слова о полку Игорева» (далее «СПИ»), достаточно подробно описана в двух книгах. В первой: «Андрей Чернов, Хроники изначального времени, Санкт-Петербург, 2006 год» – дана теория и исторический контекст существования этого стиля в дружинной воинской поэзии. Во второй: «Геннадий Карпунин, «По мысленному древу», Новосибирск, 1989 год» – дана практика работы с «темным стилем».

Андрей Чернов предложил определять жанр «СПИ» как: «бесконечный полисемантический страховой каламбур (в противовес смеховому) в поэтике которого словесный материал бесконечно переосмысляется» (Хроники изначального времени, Спб, 2006 г., с. 84, 95).

В древнерусской книжности вообще существовало множество форм тайнописи: «краегранесение, обратный порядок, сокращение написания, изменение вида букв, вязь, шифр в согласных буквах, литорея (риторская тайнопись) простая и около 8 сложных, цифровая тайнопись», что говорит не о случайном, а о постоянном присутствии тайнописи в древнерусской культуре.

Однако автор «СПИ» не просто шифрует текст, он использует в своем «темном стиле» очень сложную шифровку, основанную не на правиле, а на смысловых темах, причем задача этого шифрования вызвать у человека «измененное состояние сознания» с эффектом присутствия. Подобный эффект так описывал его «первооткрыватель» Геннадий Карпунин:

«Я был подобен тому монаху со средневековой картинки, который, идя со своим посошком, добрел до края земли и, просунув голову сквозь отверстие в небесной сфере, увидел иной мир. Разница заключалась лишь в том, что я шел с обратной стороны – из вне, а не изнутри сферы. Впрочем, и на этот раз я мог бы пройти мимо, не заметив ничего, но, наверное, слишком уж громко галдели пьяные половцы, что я услышал их и подошел поближе. Я говорю это не в переносном, а вполне в буквальном смысле, ибо я оказался рядом с пирующими половцами.

Фраза: «Почнутъ наю птици бити въ поле половецкомъ», вдруг сама собой разбилась на слова: «Пелопъви ти бицит пюанъ ту нчоп» – «Половъцы ти бяхут пюаны ту ночь». Которое я тут же нашел в Ипатьевской летописи: «В то же время половци напилися бяхутъ кумыза». .. Был миг, когда я реально, наяву, оказался в храме святой Богородицы Пирогощей. И если я о чем жалею ныне, так это лишь о том, что, увлекшись рассматриванием крупного жемчуга в окладе иконы, я не сообразил глянуть на саму икону. Мне было жутковато ночью одному в древнем храме. Вдобавок ко всему меня отвлекал этот гроб в полумраке под черной паполомою…» (Геннадий Карпунин, «По мысленному древу», Новосибирск, 1989 г., с. 372, с. 397).

Испытать подобный эффект действительно необычно, он не похож на образность, которая возникает при чтении обычного текста, скорее это похоже на разновидность мгновенного сна. В подобном видении трудно удержаться, это как вспышка и все быстро рассыпается, и остается опять набор букв, тем не менее, воздействие подобного «зрения» достаточно глубоко, и основной текст из плоской картинки получает как бы объем, т.е. человек начинает видеть воочию, что не написано. Особенно интересно, что один и тот же отрывок основного текста может в себе содержать множество других текстов, о чем речь пойдет ниже.

Как ни странно, но подобный эффект ближе всего к двум фундаментальным лакановским формулировкам: «бессознательное структурировано как язык» и «основой сна является языковый каламбур» (См. (Ж. Лакан, Инстанция буквы в бессознательном). Это наводит на мысль, что «продвинутый психоанализ» наконец-то, немного приблизился к основам «средневекового мышления», более фундаментального, чем наше. И как ни странно, психоанализ, подчеркнуто дистанцирующейся от религии или даже враждебной ей, открывает новую возможность апологии именно религиозного сознания.

Говоря по-другому, психологии приходится признавать, что «слово» выходит за рамки человеческого субъекта, только из этого тезиса выплавилась постмодернистская идеология,  которая лишает «слово» божественного начала, хотя и признает за ним некую «метаструктуру», но связанную не с Промыслом Бога, а со случайной комбинаторикой. Для нас же здесь интересно как «темный стиль» вырывает сознание человека из рамок фонетических, морфологических, синтаксических, грамматических и иных законов, обучая его тому странному факту, что «Слово» изначальнее человека.

Вообще дешифровка «темного стиля» «Слова» похожа на упражнении в “дислексии”, т.е. в разбалансировки лексики, когда у человека сами собой  переставляются местами буквы, вместо одной буквы ставится другая похожая, буквы начинают выпадать и появляться в других словах. Известно, что если человеку долго не давать спать, то у него начинается «дислексические процессы». Слово начинает размываться и более превращаться орнамент или в музыку. Тема влияния “дислексии” и “дисграфии” на древнюю книжность вообще и на структуру “СПИ” в частности, вообще ни кем еще не поднималась. А ведь именно это состояние позволяло полисемантизировать или шифровать любой текст самым разнообразным способом. Хотя вполне возможно, что под термином «дислексия» скрывается определение некого архаичного состояния сознания, ведь известно, что многие знаменитости были дислексиками или дисграфиками, каковыми так же стихийно являются все дети.

Дислектики и дисграфики путают похожие по начертанию буквы: “з” и “э”, “р” и “ь” и т.д., пишут зеркальные буквы, так же как заменяют и смешивают похожие по звучанию буквы: “п-б, с-з, к-г, д-т, ц-с-ш-ч, и т.п.. пропускают буквы или слоги, добавляют их в неожиданных местах, разрывают слова где угодно, нарушают грамматическую согласованность слов.

Так и для дешифровки «темного стиля» приходиться разрушить «поверхностный текст», но, тем не менее, сохраняя его основу.

Современное сознание воспринимает подобную возможность чтения, как произвол и форму бреда, что, наверное, так и есть. Ведь «бред» возникает на стыке «сна и «яви», да и любые пограничные ситуации в принципе не выразимы логически, «бред» есть отношение «дневного сознания» к той реальности, которую пытается описать «сознание пограничное».

Тем не менее простой комбинаторикой семи нот не получишь музыку, хотя именно из них можно составить любую мелодию. Так и в «СПИ» перестановка букв не произвольна, а связана с ведущей темой.

Древнерусский термин «плетение словес» так же слабоват по отношению к тексту «СПИ», тут скорее подходит термин «схедография», греческой высшей науке работы со словом и очевидно, что «СПИ» относится к древней православной схедографической традиции.

Не случайно если взять первый буквы названия поэмы, то выходит: «СПИ» или «СоПИ» – «спи и сопи», но если взять эти буквы под «титлу», то выйдет “Спаси Иисусе” (СПИИСС).

Погружающийся во внутренние глубины древнерусской книжности оказывается перед выбором: либо уснуть и попасть под обаяние Бояна, либо молиться, отгоняя от себя лукавого. Поэтому следует предупредить, что это действительно не только трудное, но и опасное занятие, подобное чтение скорее подходит под монашеское делание, чем под праздную любознательность.

Дальнейший текст представляет собой своего рода дневник, в котором фиксировался, так сказать,  «поток сознания» при встрече с текстом «СПИ».

Феория

Итак, по большому счету мне было все равно с какой строки начинать дешифровку, поэтому для начала просто открыл «памятник» в произвольном месте и ткнул в случайную фразу пальцем:

«Скочи от них лютым зверем в полуночи из Белгорода».

Сначала нужно было рассмотреть контекст этой строки в самом «СПИ». Итак, после сообщения о поражении князя Игоря от половцев, киевский князь Святослав, после мутного сна обращается в своем «златом слове» ко всем частям «русского мира», призывая их к единению. Окончание этого «слова» плавно перетекает в отдельную новеллу о князе Всеславе Полоцком, который после занятия киевского княжения убегает от киевлян «лютым зверем в полуночи» из киевского предместья – Белгорода.

Так, теперь о летописном контексте сего события. От Владимира Красного Солнышка пошли две династические линии: одна от его сына Ярослав Мудрого, а другая от Изяслава Полоцкого. Трое «ярославичей»: Изяслав, Святослав и Всеволод образуют триумвират князей 11 века, находящихся в постоянной борьбе со Всеславым Полоцким, представителем «полоцкой династии». После битвы между ними у реки Немиги, когда Всеслав был разбит, но бежал, «ярославичи» обещанием мира и «крестоцеловальной клятвы» заманили в ловушку и схватили князя, посадив его в Киеве в деревянный сруб без дверей. Из-за подобного вероломства киевский князь Изяслав подвергся нареканию от святого Антония Киево-Печерского, за что Изяслав подверг святого опале. По мнению современников за это «духовное преступление» Бог привел на Русь половцев и те в первой же битве разгромили союзное войско «ярославичей».

«И победиша половци. Наводит Бог по гневу своему иноплеменники на землю, и так сокрушенным им воспомянуться к Богу; усобная же рать бывает от сважения дьяволя» (Ипатьевская летопись, 1068 год).

Изяслав бежит в Киев, но там созревает бунт, Изяслав бежит из столицы в Польшу, а народ выпускает Всеслава из сруба прямо в праздник Воздвижения Креста Господня, в чем современники увидели знак наказания клятвопреступником и вознесения смирения. Сам Всеслав воспел целую благодарственную песнь в честь «силы Животворящего Креста».

«В день бо Воздвиженья Всеслав вздохнув рече: «О Кресте Честный! Понеже к тобе веровах, избави мя от рва сего». Бог же показа силу крестную на показание земле Русстей, да не преступают Честнаго Креста, целовавшее его» (Лаврентьевская летопись, 1068 год).

Далее Всеслав занимает киевский престол, на котором продержался семь месяцев. Когда же Изяслав вернулся к Киеву с польским войском, то Всеслав вышел к нему навстречу с киевским ополчением, но тайно от них ночью убегает в Полоцк.

“Поиде Изяславъ с Болеславомъ на Вьсеслава. Всеславъ же поиде противу и приде к Белугороду. Всеславъ бывшю нощи утаися Кыанъ, бежа из Белагорода къ Полотьску” (Ипатевская летопись, 1069 г.).

Сразу возникает вопрос, почему тогда в «СПИ» такая метафора: «ускакал как лютый зверь»? Если Всеслав испугался Изяслава, то почему ускакал не как «трусливый заяц» или как «осторожный олень»? Комментаторы говорят, что это образ «оборотня», он изменил свой облик и исчез. Если это так, то понятен образ «зверя», но почему «лютого»?

Полез в словарь древнерусского языка и вычитал, что слово «лютый», кроме значения «жестокий, яростный», еще имеет значение: «негодующий, недовольный, злой с досады, постыдный, обиженный, бедный, горемычный (О, люто мне!)» (И.И. Срезневский, Словарь древнерусского языка, т.2, ч.1, с. 97). Очевидно, что здесь определение дано именно в этом смысле. Впрочем, это нисколько не исключает, что зверь был действительно лютый, т.е. он был одновременно и опасный и готов на кровопролитие, и в то же время обиженный и раздосадованный. Ну вот, собственно и все, что нам может дать «дневной контекст».

Ладно, с этим понятно. Итак, возьмем первую фразу: «Скачи от них…».

На первый взгляд ничего таинственного мне в этой фразе не увиделось. Записал без пробелов: «скачиотних». Затем без гласных: «скчтнх».

Как-то само собой увиделось: «скчтнх чтнх». «Скучных чтениях»! Но чтениях чего? Далее слово «лютым». «Скчтнх чтнх лтм». «Летом» что ли? Или «людьми»? Но вдруг увиделось нечто другое: буква «х» прилепилась к «лютым»: «Скчтнх чтнх хлтм». «Скучных чтениях к Галатам»!

Причем тут «Галаты»? Апостол Павел в послании к «несмысленным галатам» обличает их, что те, под давлением иудействующих стали отступать от веры и стали служить плоти, чем отвергли благодать. Кстати тут же и «апостол Павел» нашелся: «в полуночи из» или «впл нчз» = «пвл нсс», «Павел спаси нас Иисусе». «Белгород» стал «блгрд» или «благодатью». Осталось только слово «зверь», которое легко превращалось в «с верою». В итоге вышла несколько корявая, но вполне осмысленная фраза:

«Скучных чтениях к Галатам с верою в (апостола) Павла, спаси нас Иисусе и благодать».

В связи с «текстом на поверхности» я мог осмыслить эту фразу только в том контексте, что Всеслав, будучи чудесным образом избавленный от смерти в день праздника «Креста Господня», публично возблагодаривший Бога и его Крест, пользующийся поддержкой преподобного Антония Киево-Печерского и всей его братии, на самом деле скучал на богослужениях, хотя фразы обращенные апостолом Павлом к «галатом», были обращены к нему. Однако Всеслав и есть «галат», что поддался искушениям плотской гордости и за это потерял престол, будучи вынужденный бежать диким лютым зверем, потеряв людской облик и образ Божий. Начав свое служение с восхвалением Креста Христова, закончил трусливым бегством, бросив тех, кто ради него рисковали жизнью.

Ладно, с этим ясно. Снова присмотрелся к фразе: «скачи от них лютым». «Скчтнхлтм» – «с кчтн хл(т)м». Проявилась фраза «Се Константина стена на холме». И далее само собой – «там святой новый Рим у моря, плащаница Богородицы».

С этим может быть связан только известный факт начала воцерковления Руси в 860 году, когда после обнесения вокруг Царьграда и погружения ризы Богородицы в море у Влахерна, буря разметала ладьи русичей, что произвело на них неизгладимое впечатления и положило начало крещению князей. Более того именно икона из Влахерна, написанная в честь этого события и является иконой «Пирогощей», которая теперь известна как икона «Покрова». Так, по крайней мере, утверждает тот же Андрей Чернов:

«Если принять, что Пирогощая — икона Покрова, то становится понятно, почему Игорь едет к ней на поклон. В плену он должен был молить Богородицу охранить города, оставленные им без защиты. Для автора «Слова» важно подчеркнуть, что Игорь обращается к Пирогощей Богородице, ведь Покров защищает Русскую землю «от стрел летящих во тьме разделения нашего», а тема княжеских междоусобиц, приносящих несчастье русской земле, пронизывает все произведение (Хроники изначального времени, Спб, 2006 г., с.337).

В данном контексте мы можем опять же соотнести бегство князя Всеслава из-под Белгорода, с подобным бегством русских войск после богородичного гнева. В противовес же этому покаяние князя Игоря, Пирогощая приняла.

Далее из фразы посыпались разные варианты, как из рога изобилия:

«Костница, холод, лед, тьма, свеча, мертвец в пеленах белых…»

«Кузница, куем, колдуем мечи вороженные…»

«Кости голы, обглоданы…»

«Гость Гзака и Кончака…»

«Сказ-стон к людям о лютой смерти…»

Кроме этого и еще много чего, но отрывочно, какие-то куски «ландшафтных», «половецких» и «девических» зраков.

Фраза: «сказ-стон», меня выкинула к начальным словам: «слово о полку». “Словоопл”, само собой получается “слово – вопль”, даже протяжная буква “о”, “во-оплъ”, при этом твердый знак «редуцированной гласной» в древнерусском «плък» как бы сам подсказывает конец слова. Причем сам “полк” напоминает “плач” и при написании может восприниматься как “плакать” с выносной “ть” под титлой. «Слово-вопль-плачь». «Вопль и плачь» где? “Во поле”. В каком? «В поле Половецком» – продолжает свою «звукопись» текст.

Я немного рассыпался во всех этих вариантах, расслабился и отвлекся. Однако буквы сами сгруппировались в «кст кнч клт» – «Кисти Кончака халата» и я совершенно четко увидел сапоги Кончака, чуть прикрытые концами кистей шелкового красного халата украшенного росписью диковинного зверя, среди ветвящихся виноградных лоз с кистями ягод. Полы халата слегка развивались, и поэтому казалось, что зверь скачет. В какой-то момент я усомнился, находятся ли «виноградная лоза» на халате, и действительно увидел, что она вьется по могучим стенам Константинополя. После сего я «выпал» из внутреннего зрения и  с удивлением посмотрел на текст. Про «кончаковский халат» я и думать не думал. И причем тут «виноградная гроздь»? Хотя я ее тут же нашел: «в полуночи из белгорода»  – «В(пл)Н(сбл)ГРД». Тут же стало появляться и «кровавое» и «синее вино»: «чръпахуть ми синее вино, но кроваваго вина не доста». Вон откуда это «вино»! Из-под стен Царь-града. Да, на халатах степняков не могло быть «виноградной лозы», они ведь вина не пила, а только «кумыс». Кстати вот и «тухлый кумыс»: «Х люты МЗ».

Но на этом дело не кончилось. Взгляд упал на слово «полночь» и я вдруг увидел «корону затмения», звезды и выходящее из-за луны солнце, превращающее ночь в день. Но это-то тут причем?

Я встал всматриваться в слово «полночь». Откуда там «солнце»? «Полночь: поле, полнолуние, облачно, пол луны за облако». Да вот же: «п лнс» или после перестановки «п слн». Пол луны, пол солнца. Солнце выглядывает справа из-за диска луны. “Луна” и “солнце” таинственно связаны в самом слове “солнце”: “со – луна – це”, луна как бы прикрывает солнце, которое содержит его внутри себя самого. Солнце несет внутри себя свое собственное затмение. “Нсл”, буква “н” впереди “сл”, заднее впереди переднего, солнце как бы двоится, или даже троится, создавая впечатление знамения. Интересно, что «Илион» то же «солнце», но явно с корнем «луны». Середина солнца прикрыта луной, собственно это и есть «солнце», а что под луной? Как называется «солнце» без луны? «С**ЦЕ»  – что под звездочками? «В полуночи из белгорода». Если «полночь» есть «солнце с луной», то «солнце без луны» – «белгорд». А вот и недостающие буквы: «рд». «Се-рд-це». «Белый город сердца на голубом небе». Истинное солнце – внутреннее, сердечное.

Так, а что же такое тогда «луна» без «солнца, если «солнце» – сердце? «В полуночи из белгорода». «Луна – зубы белые во рту». Я не сразу догадался, ясно было, что дело не только в месяце «улыбки рта» – «белгорода». Вот. Каждый зуб обозначает фазу луны. Всего 32 зуба, без 4 зубов мудрости, которые обозначают полнолуние. Оставшиеся 28 – полный лунный цикл. Верхняя и нижняя челюсть по 14 дней. Верхняя челюсть – пребывающая, а нижняя челюсть – убывающая луна. Плоскость зуба и изображает состояние фаз, когда передние зубы становятся месяцем. Поэтому луна и есть «лютый зверь» пожирающий солнце и солнце оказывается внутри, в сердце, в «белой груди». Два светила – одно на другом, двойная природа и тайна рода, рождения. Но одновременно и две страшные тайны: языческая – оборотничество, и христианская – две природы Христа. Антихрист тоже будет иметь две природы: звериную и человеческую и будет требовать «всеславы». «Белгород» – «глубока природа».

«В полуночи» – «в слн» = «вселенная», великая ночь, т.е. диск луны, закрыв солнце, открывает ночь вселенной. “Нсл” – ночь, луна и солнце, все собрано вместе. «Звзн» – звездную ночь. «Лч слн с нп» – лучи солнца с неба, как корона вокруг диска луны. Лепота от высыпавших звезд. А вот и полки «плц» – «полк». Под звездным небом, открывшимся среди бела дня, во время затмения стоят полки посреди поля половецкого.

Тут само собой из «полночи» выскочило: «нелепо ли ны» – начало повествования «СПИ».

Все переводят: “Не хорошо было бы нам…”, т.е. риторический вопрос, обращенный к некой братии. Но тут слова складываются уже по-другому: “нелепо”, т.е. глуповато, неуместно, не понятно, загадочно, таинственно. Именно из этой “нелеполины” само собой выходит, нелепое полулуние, и нелепое полусолнцие, короче людское затмение. Вот и «знамение» и «затмение»: «НихлюТыМЗ», «ох, лютое знамение – затмение». Потому зверь и лютый, ибо это он пожирает солнце, превращая день в полночь. «Скачет он них» – от киевлян, что доверились Всеславу, как Владимиру Красно Солнышку, но он их светлые надежды обратил в ночь и скорую смерть от мстительного Мстислава, сына коварного Изяслава Ярославича. Кинутые киевляне, оставшиеся во тьме, так же как останутся полки одни на смерть, после пленения князя Игоря. «Нелеполины» = «нелепый плен» и выхода нет, кругом одна степная «полынь». «Нелеполины»  = «нелепые былины».

«Нелеполины» = «налепил блины». Последняя фраза меня ввела в ступор – а это тут причем? Пока потихоньку не стало доходить. Это не шутка, это ритуальная поминальная пища по погибшему полку. Солнце и луна, как два поминальных блина. Когда же их кладут в стопку, тогда и получается затмение, как символ тризны над погибшими полками.

И стало ясно, к какой же это братии обращается автор.

«Нелепо ли ны бяшет братие». Он обращается к буквам. Буква же мертвит и братия это покойники Игорева полка. «Брт – трп», «труп», которых мы воскрешаем своею памятью, читая про них. Все логично: слово о полку, и слово к полку, и слово как полк. “Братие” – “бе ратие”, т.е. она есть рать, физическая или духовная, “трубит рать трубами” (братие, а рать то трупы). «Слово о полку Игореве» странно очень мало говорит о самом «полку», но это не так, вот они давно здесь, бесшумно встали и заняли стражу в буквах, и у каждой буквы теперь щит и копье. «А храбрые русичи преградиша чрълеными щиты».

Мне стало не по себе, но на этом не закончилось. «Нелеполины» – “Не лепа Елена, а Пенелопа”. Это уже было вообще непонятно откуда. Я постарался отмахнуться от этой фразы, как от искушения, пока что-то смутное не стало вспоминаться. Да вот же. Иду к полкам (или к полкам) и достаю книгу итальянского слависта Риккардо Пиккио:

««Обида-Елена» – классический символ раздора, достигла старой Трои, пересекла синее море на ахейских кораблях с лебедиными крылами. И этот символ переносится из мира Трои в мир донской земли. Автора «Слова» характеризует крайне иносказательный язык, его голос полифоническая оркестровка в хоральном изложении. Всеслав бросает именно «троянский жребий», т.е. это именно он пошел на риск «по-троянски» и автор «Слова» хочет разоблачить гомеровскую ложь. Следует помнить, что история Трои рассматривалась византийскими писателями как органическое дополнение к священной истории евреев. Ибо Рим – наследник Трои, был избран Провидением осуществить императорскую власть в христианстве» (Риккардо Пиккио, Slavia Orthodoxa, «Мотив Трои в «Слове о полку Игореве», М. 2003, с. 536-537).

Значит “Пенелопа” ждала Одиссея, так же как Ярославна Игоря, значит, где то были и женишки? «Скачи от них лютым зверем в полуночи из Белгорода» – да тут толкутся все троянские герои: и Елена с Парисом, и Пенелопа с Одиссеем, и Троя с Римом, включая греческих богов и троянского коня. В Передней Азии луна – прекрасная женщина, которая низводит призрак великой богини на землю. Селена низводит Елену. Вообще сама фраза маркирована тремя городами: «Скачи от них» – Константинополь; «лютым зверем» – Рим; а «Белгород» – Троя. На Киев перешел лютый зверь троянского раздора, и Всеслав своим бегством оставил этот раздор в Киеве как «троянского коня». «Лютый зверь» – волчица вскормила потомков Трои, и так явился Рим.

Отсюда понятна и темная фраза о завоевании Всеславом Киева: «Тъй клюками подпрься о кони и скачи къ граду Кыеву».

Мне она была совершенно не понятна, и как потом стало ясно из многочисленных толкований, ее никто не понимает. Если «клюки», это хитрости Всеслава, то в принципе на них можно опереться для того что бы вскочить на коня и скакать к Киеву. Но причем тут конь, если Всеслав сидел в охраняемом срубе? И какие хитрости тогда он мог творить, если к нему никто не мог подойти, и даже дружинники Изяслава хотели его убить через окно, приманив к нему хитростью.

Может быть не «кони», а «окони» – окно. Изяслав, спрятавшись от восставших киевлян вместе с дружиной, разговаривает с нею через окно, как заколоть Всеслава через окно же мечом. Но тогда причем тут «скачи»?

Есть еще мнение, что «окони» это «кияне», т.е. «киевляне» по древнерусски. Тогда все логично: «Той клюками подперся о киян», но «окони» совсем не похоже на «киян», и опять же скакать ему не куда?

Другое дело, когда Всеслав в своем деревянном срубе посреди Киева подобен «троянскому коню» с коварством (клюками) внутри, и киевляне выпустили его, как лютых ахейцев из «деревянного чрева». Ночное небо это утроба троянского коня, и ложное солнце как окошко для прыжка лютого зверя из полуночи. Претворившись «богобоязненным агнцем», во Всеславе таился «лютый зверь». Всеслав родился от волхования, т.е. без мужа, а значит, древним понятиям был наполовину духом, а дух не может быть крещен.

«В лето 6552… умре Брячислав; и Всеслав сын его, седее на столе отца своего. Сего роди мати от волхования… сего ради немилостив есть на кровопролитие» (Новгородская летопись, лист 93).

Интересно сравнить с скандинавскими сагами:

«И вот Эйвинда привели к конунгу для разговора. Конунг потребовал от него, как от других людей, чтобы тот крестился. Эйвинд отказался наотрез. Конунг ласковыми словами уговаривал его принять христианство, и он, как и епископ, привел много доводов. Но на Эйвинда это не подействовало. Тогда конунг предложил ему богатые подарки и пожалования. Но Эйвинд отверг все это. Тогда конунг стал грозить пытками или смертью. Но и это не подействовало на Эйвинда. Тогда конунг велел принести чашу, полную горящих угольев, и поставить ее на живот Эйвинду. Живот у того вскоре лопнул. Тогда Эйвинд сказал:

– Снимите с меня эту чашу. Я хочу кое-что сказать, прежде чем умру.

Так и сделали. Тогда конунг спросил:

– Будешь ты теперь, Эйвинд, верить в Христа?

– Нет, – сказал тот. – Я не могу принять крещения. Я – дух, оживший в человеческом теле, благодаря колдовству финнов, а раньше у моих отца и матери не было детей.

Так умер Эйвинд. Он был большим чародеем» (Сага об Олаве сыне Трюггви, LXXVI).

Всеслав и есть «аватар» Бояна. Он поскакал лютым зверем в полуночи. А что у нас внутри «полуночи»? А в «БолуНчи» – Боян, пьяный нелепый Пан. Козлоногий Пан по-гречески означает «всё». «Полуночи» значит во «все-ленной», ибо свирель Пана состоит из орбит планет, как, впрочем, и гусли Бояна. Боян – наоборот «небо». «Они же сами князем славу рокотаху». «Все – слав» это «слава Бояна-Пана».

Боян, бес, шут, обольститель неба и луны, разжигающий в князьях тщеславие, приводящее к усобицам.

«Усобная же рать бывает от сважения дьяволя» (Ипатьевская летопись, 1068).

Во сне во время шума мысленного древа она дает людям ложные предсказания, в которых он обещает «славу», а дарит войскам стихийную панику. Это он загнал Игоря в этот поход, это он смутил ум всех после затмения, затмил его. Все-слав, источник «полуночи» на Руси и причина затмения мысленного Солнца.

Вот теперь вроде все «герои» на местах. Древний дух междоусобия явившийся во время Троянской войны, воспел слепой Гомер, аналог Бояна. Усобица это битва сватов на несуществующей свадьбе из-за призрака обиды-девы. Это песнь о всеобщей славе, которая проникает в душу, как троянский конь, внутри которого сидит лютый зверь вражды. Всеслав – «все–слава Пана-Бояна», олицетворение этой ситуации, и с него началась междоусобица на Руси. Князь Игорь прельщенный песнями Бояна пытается тягаться с половцами, карой Божьей на Русь за ее пренебрежение божественными законами. Он бесславно терпит поражение и губит свои полки. Всеслав олицетворитель жажды «всеобщей славы», как лютый зверь человеческой злобы, убегающий из «белого города» смирения в полночь небытия.