Живые камни

Комедия в двух действиях

(Москва 1925 год, Кремлевская стена)

      Фауст

Что там белеет? говори.

  Мефистофель

Корабль испанский трехмачтовый,

Пристать в Голландию готовый:

На нем мерзавцев сотни три,

Две обезьяны, бочки злата,

Да груз богатый шоколата,

Да модная болезнь: она

Недавно вам подарена.

 Фауст

Всё утопить.

А. С. Пушкин

Действующие лица:

 Священник Павел Александрович Флоренский – ведущий научный сотрудник по исследованию диэлектриков, при лаборатории испытания материалов, в отделе материаловедения Государственного экспериментального электротехнического института системы ВСНХ,  лектор ВХУТЕМАСа (Высшие художественно-технические мастерские). Ученый секретарь комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры. Одет в светлый подрясник, остроконечную белую камилавку и сапоги. На груди большой священнический крест. Нос длинный, армянского типа, темные глаза, длинные черные волосы, не густая борода и усы, слабый подбородок.

Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) – председатель Главконцесскома (концессионного комитета), начальник электротехнического управления и председатель научно-технического управления промышленности, член Президиума ВСНХ СССР, куратор Государственного экспериментального электротехнического института. Недавно снят с поста Народного Комиссара по военным делам и Председателя РВС СССР (Революционного военного совета республики). Одет в черную кожаную тужурку, сапоги и плоскую кепку. Нос длинный, чуть крючковатый, толстые губы с саркастической улыбкой, глаза чуть на выкате вооружены пенсне, бородка мефистофелевского типа.

 Охрана Кремля – курсанты кремлевского пулеметного полка.

 Действие первое происходит на Кремлевской стене у Троицкой башни, действие второе возле  двери в Спасскую башню и на ее седьмом ярусе. Между двумя действиями проходит несколько часов.

Действие первое.

Троицкая башня, виды Москвы, дверь на кремлевскую стену и далее перспектива стены. Осень, солнце клонится к закату, перманентная облачность. На стене  трое солдат из пулеметного расчета с винтовками, меж ласточкиновидных зубцов торчит пулемет «Максим». Дверь башни открывается. Из нее выходит Флоренский, за ним Троцкий и возится с дверью, закрывая ее.

Троцкий (В прекрасном расположении духа. Поворачивается в сторону панорамы Москвы и показывает на нее Флоренскому изображая хозяина). Какой интересный город, не правда ли? А что товарищи курсанты, не переименовать ли нам Троицкую башню в башню Троцкого?

Курсанты (Вразнобой, косясь на Флоренского). Верно товарищ Троцкий. Давно пора, товарищ Троцкий.

Троцкий (Показывая на Флоренского). Это со мной, товарищ Флоренский, не смотря на то, что поп, теперь помогает советской пролетарской науке познавать мир. (Уводит Флоренского от недоуменных курсантов). Вот теперь политработникам изворачиваться придется, чтобы объяснить им смысл поступков товарища Троцкого. Я непредсказуем. Они меня сняли с руководства армии, а мой авторитет в ней не только не поколебался, а еще более возрос. Красноармейцы благоговеют передо мной. Так что, коли что, меня сразу позовут снова возглавить армию и флот, либо я сам вернусь к ее руководству, когда захочу и каким захочу способом. Только я умею подымать массы и управлять ими.

Флоренский. Любопытно: Троицкая башня, Троицкая Лавра и Троцкий. У меня был лучший друг по фамилии Троицкий. Его в десятом году в Тифлисе зарезал двоечник Тавдгеридзе.

Троцкий. Что ж нам с Кавказом так не везет. И что сделали с двоечником?

Флоренский. Повесили.

Троцкий (Со смешком). Вот это верно, только не двоечников нужно было вешать, а отличников. Тогда мы бы с вами тут не прогуливались.

Флоренский. Давеча на Маховой комсомольцы кричали вслед нашей машине: «Ей, Фауст с Мефистофелем». В вас и вправду, товарищ Троцкий есть что-то от Мефистофеля.

Троцкий. Когда я в юности слушал «Фауста», я впервые почувствовал, что вокруг нас существуют закрытые области, куда мне путь заказан, и куда знает пути лишь Мефистофель, и у меня возникло жгучее желание попасть в этот скрытый мир и овладеть тайными силами, спрятанные в нем. Когда же мне попался Маркс, то мне показалось, будто открываются некие двери, когда же стал посещать венских психоаналитиков, то двери эти открылись настежь. Так что Мефистофелем стать легко, достаточно только соединить политэкономию и психоаналитику. Психоанализ это марксизм для души. Пролетариат- подсознание социума, потому психоанализ ключ к революции.

Флоренский. Странно, и мне «Фауст» с детства открыл тягу к тайному. Более всего меня волновало то место, где описано схождение в пещеры к «матерям земли», к единому началу всех вещей. Мне казалось, будто я уже бывал там, и эти посещения даровали мне восторг перед вещами, в которых я узнавал их подлинную суть. Но я не желал овладеть этими силами, но хотел играть с ними по-детски. Однако со временем это ощущение всеединства стало блекнуть, и вместо ангелов мне стали являться демоны, и я страдал от этого искажения и потерянного восторга перед природой. Я думал, что физика может мне вернуть ключи от утерянного рая, но однажды, находясь на высоком берегу Куры, мне увиделось, что физика и все построенное ею здание – прах и мусор. Только через Истину можно вернуться в эту таинственную пещеру. А Истина же в православии. Революция совершает ошибку, выдавая религию лишь за средство эксплуатации, ей следовало приобщить Истину и к революционной науке. Политэкономия, психология и православие, вот ключ к душе мира.

Троцкий. Что есть Истина? Истина в марксизме и в гениальном применении его Лениным, дополненное моим практическим талантом. Марксизм не нуждается в религии. Ведь марксизм все иррациональное, подчиняет разуму. Сначала мы очищаем разум от Бога, затем вычищаем социум от царя, затем выгоняем из хозяйства конкуренцию, а наконец освобождаем душу от бессознательного. Выделяемая при этом скрытая энергия и называется революцией, пещер больше не будет и все тайны природы будут подвластны разуму. Но насколько я понимаю, в православии, именно бесовские силы скрываются в подсознании, а «матеря земли» и есть ад, раз проводник туда Мефистофель. Революционеры еще Достоевским сравнивались с бесами. Как же у вас, товарищ Флоренский, православие становится помощником бесовских сил?

Флоренский. У вас, Лев Давыдович, не смотря на образованность, шаблонные негативные представления о православии. Впрочем, это общая беда любой интеллигенции. Тем более что ангелология слабо разработанная богословская наука. Я думаю, что существует не два, а три вида духов, а именно: ангелы – служители Бога, бесы – служители Люцифера и духи природы или естественные логосы, которые не злы и не добры, а как бы нейтральны. Именно с этими духами чаще встречаются люди в языческих религиях, именно у них выпытываются тайны природы. Поскольку они не злы, то не боятся молитвы, но боятся черного матерного слова, ибо в них проклинается их общая мать – природное начало всего. Именно поэтому я и сотрудничаю с Советской властью, ибо считаю, что революция использует не бесовские, а естественные природные силы. Именно поэтому православие не враг революции, потому как природа как бы посредине между злом и добром, и за ее преображение идет битва. Другое дело, что если не соблюдать должную меру, то духи злобы примешиваются к природным стихиям, и получается злоба и катастрофа. Мера же воздействия и осуществляется религиозным культом.

Троцкий. Так что же, Мефистофель, по-вашему, не бес, а дух природы?

Флоренский. Это зависит от Фауста. Бессознательное подобно рождающей бездне первого дня творения, она безлична, хаотична, изощрена, но не зловредна. Это родовая и материальная основа всего творения. Сознание же, как земля среди океана. Ее зловредность возникает, если нарушается гармония, когда сознание не предстоит этим силам, а либо старается подавить их, либо внедряется в их глубину, и тогда бессознательное обретает призрачное подобие сознания, становится самостоятельной и оседлывается зловредной сущностью. То, что Фауст все же спасся, говорит о том, что демонское в Мефистофеле побеждено, и он не смог исказить природу. Религиозный же культ как раз способствует формированию меры, гармонии между природой, как бессознательным и личностью, как сознанием, поэтому для ученого религия просто необходима.

Троцкий. Да, марксизм признает, что в определенных исторических условиях церковь могла нести свою, как вы говорите гармонизирующую или даже прогрессивную роль, но именно в определенный период. Теперь же ее полная несостоятельность видна невооруженным глазом, поэтому мы ее отметаем, как старый мусор, ведь еще при Керенском, когда отменили обязательные богослужения в армии, солдаты и офицеры сразу перестали их посещать. Ключ к подсознанию не в религиозном культе, а в величии и жестокости идеи, и одно подтверждает другое, поэтому мы и сильнее культа. Революция – бешенное восстание сознания против бешенного бессознательного. Приезжая в армию я начинал с митинга о великих мировых задачах нашей революции, а заканчивал расстрелами, или же наоборот. Войска посылаю вперед на смерть за власть советов, а позади заградотряды с приказом стрелять в отступающих. Впереди светлая идея, а позади смерть. Армия, которую я создал, стала лучше императорской. А что я изменил? Убрал религиозный культ, а вместо него посадил комиссаров, следящих о наличии великой идеи мировой революции в войсках, и обязательные расстрельные команды.

Флоренский. Но ведь человек не может долго выдержать такого жесткого ритма жизни. Любое существо ищет спокойствия, уюта. Религиозный культ дает человеку внутреннюю тишину и покой, дает смысл идти на смерть, ваши же страшные методы на какое-то время оправданы в военную годину, но разве их можно применить в мирные времена?

Троцкий. В том то и дело, что не только можно, но и нужно. В мирное время у нас великие трудовые подвиги и ГПУ. И вы видите результат. Во внутреннем мире человека нужно тоже производить революцию, ведь наше сознание не контролирует физиологию. Теперь наша задача соединить политэкономию Маркса, революционную практику Ленина, психоанализ Фрейда, учение академика Павлова об условных рефлексах, и мою идею «перманентной революции», и все ключи к природе человека и общества у нас в руках. Кто же хотел жить тихо и спокойно, тот зря родился в двадцатом веке. Это век великих людей и великих свершений. Вы правы, что крестьянская, мелкобуржуазная и меньшевистская гниль мало приспособлена к таким свершениям, но мы будем выращивать новую породу советских людей, для которых работа будет праздником. Для этого начнем невиданную сверхиндустриализацию, в которой возрастет рабочий класс, что превратит планету в коммунистический рай. Идите с нами до конца, Павел Александрович, и вы тогда когда-нибудь скажите, оглядываясь вокруг: «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

Флоренский.   Да, красиво и сильно говорите, неужели и правда во всей этой жути вы скрываете ключи от заветной двери к полноте мира? От меня же ушло созерцание, и великая немощь овладела моим духом.

Действие второе.

Троцкий и Флоренский, пройдя по стене, подходят к Спасской башне, Впереди них маячит очередной патруль с винтовками и пулеметом. Вдали за Троицкой башней садящиеся солнце окрашивает облака над Кремлем в ярко-кровавый цвет.

Троцкий (Продолжает беседу с Флоренским). Галерею вокруг бывшего мемориала Александру Второму мы непременно снесем, она не представляет никакой исторической ценности. Снесем Чудов монастырь и все Церкви Кремля, не представляющих художественной ценности. В оставшихся же Церквях устроим музеи.

Флоренский. Но не лучше ли устроить живые музеи, чтобы в храмах совершались службы, чтобы советские люди могли посмотреть, как жили их предки, не в картинках, а воочию.

Троцкий. Да, вы товарищ Флоренский очень изворотливы и хитры, но не хитрее большевиков. Музей не может быть живым, музей собирает все то, что уже умерло, православие умерло и ее место в музее, а жизнь продолжается в великих свершениях большевиков.

Флоренский. Я вошел в советские структуры, предполагая, что смогу помочь своими идеями и знаниями, но все выходит прямо наоборот, в ответ на мои докладные записки о сохранении действующими Лавры, Оптины, начинается обратный эффект, и их начинают громить, будто мои записки указывают на очередную жертву. Откуда теперь такая ненависть к Церкви, ведь все что осталось лояльно к вам.

Троцкий (Обращаясь к курсантам). У нас один культ – культ коммунистической партии и их вождей, товарищей Ленина и Троцкого, которым конкурентов нет и быть не может, верно, товарищи курсанты?

Старший патруля (Преграждает Троцкому путь винтовкой). Нет, не «верно» товарищ Троцкий. Ваш пропуск.

Троцкий. Ты что, не узнаешь меня?

Курсант (Со смешком). Нет, не признаю. Мы признавали красного полководца товарища Троцкого, а вот меньшевистского прихвостня, да еще в обнимку с попом, никак признать не можем.

Троцкий (Закипая). Да за такие слова, я тебя под трибунал. Троцкого – вождя Красной армии, назвать меньшевиком может только недобитая контра. Патруль – арестовать его!

Патруль (Пятясь, говорят вразнобой). А это не наши слова, это нам на политучебе сказали, что «Реввоенсовет – вождь Красной Армии», а не Троцкий. Товарищ Троцкий переродился. С Товарищем Троцким Советской власти не по пути. Теория «перманентной революции» товарища Троцкого это отрицание ленинской теории диктатуры пролетариата. Товарищ Троцкий меньшевик.

Троцкий (Выхватывая из кармана револьвер). Да я вас контрреволюционное отродье сейчас всех в расход без суда и следствия.

Курсанты (Выставляя вперед штыки, кричат). Не с места, стрелять будем!

Троцкий разъяренный, потрясая револьвером, с криком бросается на штыки. Курсанты расступаются. Троцкий, увлекая за собой Флоренского, прорывается сквозь солдат и быстро заходит в дверь Спасской башни, захлопывая за собой клепанную металлическую дверь.

Курсанты (Вслед). Бонапарт! Иудушка!

Троцкий и Флоренский появляются на седьмом ярусе Спасской башни под курантами.

Троцкий (Гневно глядит на Мавзолей и Красную площадь. Его трясет). С этими погромщиками я разберусь и лично расстреляю. Армия все равно моя, что бы ни делали эти гиены. Я создатель и вождь Красной армии, они не понимают, с кем связались. Меня армия встречает криками «Ура» и шпалерами войска, будто я член императорской фамилии. Я второй после Ленина, я демон революции. Во всех советских учреждениях висят только два портрета: Ленина и Троцкого. Воду мутит Сталин, эта серая клякса, посредственность, бюрократ. Его потому и назначили генеральным секретарем, что он ни к какому делу, кроме бумажного, больше не способен. Меня же смертельно возненавидел, когда я ему не дал полностью развалить фронт в Царицыне. Теперь восхваляет эту оборону, переименовал город в Сталинград. Я тогда мог подвести под расстрел всю их «царицынскую банду» вместе с недоумком Ворошиловым. Но Сталин перепугался и стал пресмыкаться предо мною. Он не наш, в Европе почти не жил, провинциал, лебезящий перед русской культурой. Я ленинец, а не он. Ленин никогда не считал, что мы сможем создать социализм с этими людьми и в этой стране, где нет индустрии. Только вперед на мировую революцию в индустриальных странах. Главное через Польшу дойти до Германии, а там уже все готово для социального взрыва. Уже сформированы три конных корпуса, один на Варшаву, а два на Южном Урале в Индию и Китай, что бы там зажечь огонь революции. Не вовремя меня выгнали из РВС. Они посадили меня под Дзержинского, назначив его возглавлять ВСНХ, тогда когда он даже не член ЦК, как предлог, чтобы меня выгнать из Центрального Комитета. Остряки тут шутят, что скоро «Троцкий станет Троий, без ЦК». Ничего, все нити у меня в руках. Зажигаем Европу и создаем Европейские Соединенные Штаты, куда войдет и Россия. Ничего еще есть время. Пусть Сталин, Каменев и Зиновьев грызутся как пауки в банке за власть над советской Россией. Им не хватает воображения и мощи духа, без которого не овладеть темной стихией народа. Я же не буду драться из-за разменной монеты, когда на кону сундук с сокровищами. И еще английский посол мне намекал, что если я не буду противодействовать Сталину и покину Россию, то мне гарантирована спокойная старость в третьей стране, а иначе они ни за что не ручаются. Англия уже купила Сталина, но я взорву и Англию.

Флоренский. Гете писал, что лемуры, роющие могилу Фаусту, есть тормозящие силы истории, которые не дают человеку добраться до цели так быстро, чтобы на это хватило бы его человеческой жизни. Ослепленный же идеей Фауст принимает их действия, за начало построения светлого будущего. Спасает же Фауста вера в вечность, в свете которой только и оправдываются его человеческие стремления.

Троцкий (Обижено). Это вы Фауст, я же Мефистофель. А непослушные лемуры будут уничтожены. Марксизму не страшна история, он познал ее законы, и законы эти не оставляют места Церкви.  Религия – главное оружие буржуазии, и она уйдет вместе с буржуазией. Оружие марксизма – плановость. План же сейчас в полном устранении религии, поскольку она не дает сформироваться пролетариату и пойти на смертный бой с мировыми эксплуататорами. На самом деле никакой веры в русском народе нет, есть только привычка к зрелищности, которую мы перебьем кинематографом. Постройте рядом с Церковью кинотеатр, и вы не увидите в храме ни одного человека. Тем более что православная церковь еще крепостническое образование, которая была задавлена самодержавием и не успела пройти буржуазной реформации, и теперь вставши лицом к лицу с пролетарской властью, сразу раскололась на лояльную нам «советскую церковь» и враждебную черносотенно-монархическую. Мы одну натравим на другую, сначала поддерживая «советскую» церковь, а затем уничтожим и ее, поскольку она, по сути, буржуазно-соглашательская, старающаяся через пролетариат реформироваться к современной эпохе. Для проявления этих двух ветвей мы решили провести изъятие церковных ценностей якобы для помощи голодающим. Деньги у нас и так были, голод должен был смирить косное крестьянство, отобранные же церковное имущество ослабить Церковь, выявить лояльных к советской власти и сопротивляющихся ей. Это нам позволило повсеместно и беспощадно расстреливать реакционных попов и мирян. Вырученные же от церковных ценностей деньги мы пустили на создание агентуры для подготовки мирового бунта. Вот как обстоят дела, товарищ Флоренский, а у вас, как у умного человека, еще есть шанс занять исторически верную позицию, бросив тонущий корабль. Неужели вы не видите, что народ не пошел за добреньким и слабеньким православным царем, а пошел за мной – жестким и саркастическим Лейбой Бронштейном, при этом боготворя меня.

Флоренский. Народ как всегда выбрал Варраву. А по нам, уж пусть будут лучше кровавые коммунисты, чем серый и прилизанный либерализм.

Троцкий. А знаете, почему мы вас не расстреляли до сих пор? Потому что вы наш человек, строите из себя мистика, а вы сугубый материалист. Вы ученый прикрывающийся магией и религией. Что бы стать совсем нашим, вам недостает одного – кого-нибудь убить. Я могу предоставить вам этот удивительный опыт. Ведь ученый умерщвляет явления, чтобы познать их. Если вы хотите, чтобы тайны природы открылись, вам необходимо кому-нибудь пустить кровь. Вид вытекающей жертвенной крови, вот вход в тайны природы.

Флоренский. А ведь и вы, товарищ Троцкий не марксист. Мистику отношения евреев к крови мы еще с Розановым изучили неплохо. Удивительно, как ловко вы все это заворачиваете в советскую риторику. Коммунисты всех «разочаровывают» своим историческим материализмом и пошлой борьбой классов. Вы же очаровываете сказкой о кровавой борьбе за вечное прекрасное будущее на земле. Марксизм ведь простой рабочий не переварит, как жесткую подошву старого сапога, вами же плетется миф. Недаром вы чужой среди марксистов, и свой среди темной массы жаждущей сказки. Партийцы же, ваши речи воспринимают, как истерику. И ваша партийная кличка, это ведь тоже желание мифологизировать свою фигуру.

Троцкий. Партийная кличка для конспирации. У меня их было несколько. «Троцкий» – фамилия охранника в одесской тюрьме, и оно мне случайно пришло на ум, когда срочно нужно было оформлять фальшивые документы. Наша задача не создавать мифы, а очищать от них жизнь людей. Наша задача, как и любой науки – расколдовать мир, изгоняя из него попов, магов, ведунов, мистиков, астрологов, оккультистов, антропософов и экстатиков.

Флоренский. Вот вы и гоните сами себя. И какой же вы марксист, если в своих речах постоянно смеетесь над марксистами, за их сухость и оторванность от жизни?

Троцкий. Да, я всегда сам по себе, у меня на все свое особое мнение. Я никогда не работал в команде, я над партией, за это сталинская серость и преследует меня, но без меня ничего не могут. Я носитель нового марксизма, за мною молодая зубастая поросль с грандиозными идеями. Зреет новая, троцкистская революция не только в России, но и во всем мире. Четвертый интернационал, а пятому не бывать.

Флоренский. Это говорит вдохновенный Троцкий. Как психоаналитик вы не можете не понимать, что эта фамилия у вас всплыла не случайно. Неужели вы не задумывались, что именно под этой фамилией у вас проявились медиумические способности психопомпа.

Троцкий (Раздумывая переходит на другую сторону башни и смотрит на закат. Флоренский следует смиренно за ним). Отчасти вы правы, одесская тюрьма сформировала меня. Да, мне там было очень тяжело. Именно там у меня начались эпилептические припадки. Перед конвульсиями меня сначала посещали видения странные и прекрасные, а после припадка, ужасные и болезненные. Я сдерживался, и внешне держался, но сменяющиеся восхитительные и омерзительные зраки чередой гнались за мной. Меня не оставляла навязчивая тема самоубийства. Я дошел до крайней степени раздражительности и нервичности. Стражник же Троцкий с его беспощадной властью олицетворял мое крайнее душевное смятение. Я до сих пор помню его шаги по коридору, и сейчас замечаю, что шагая по Кремлю, стараюсь издавать такой же звук шагов. Чтобы не сойти с ума я бросился читать православную литературу из библиотеки  тюрьмы, стараясь там найти выход из этого состояния. Я хотел прорваться в христианство, пусть не в православие, но может в какую-нибудь христианскую секту. Столкнувшись там с критикой масонства, стал просвещаться в этой области. Дикие головные боли мучили меня, и иногда мне казалось, что я понимаю тайну Хирама, которому киянкой проломили голову. Но марксистская литература пленила меня, и я понял, что религия и масонство изжило себя. В то же время я осуждал марксизм за сухость и всегда старался внести в скучные научные диспуты элементы театральности, или если хотите – культа. Я видел, что мои речи  оказывали сильное воздействие на слушателей. Когда я говорю речь, предо мной опять встают те тюремные прелестно-тошнотворные картины. Впереди – сладость, а позади – кошмар. Эти образы сами просятся на язык, я вхожу в странное состояние, в котором я слышу приближающиеся шаги охранника Троцкого, и когда они подходят ко мне, я превращаюсь во всесильного Троцкого, и тогда речь достигает своего апогея, и страшное опустошение наваливается на меня, как раз в то время когда замерший зал взрывается овациями. Я очень популярен, но ужасно одинок. У меня много помощников, но совсем нет собеседников, мне даже поговорить не с кем по душам, разве что с вами – «красным попом». Вот парадокс, встретились два гонимых гения, ведь вас в церкви тоже не жалуют, особенно после сотрудничества с нами. Вы – церковный Троцкий, вы можете совершить в Церкви великую социалистическую реформу, так что она и нам будет полезна. Я вас приглашаю на завоевание всего мира, вот он перед нами, у наших ног. И все царства поклоняться нам.

Флоренский (Хмыкая). Вам товарищ Троцкий осталось только мне предложить сделать из камней хлеба и попросить бросится с кремлевской стены вниз, чтобы проверить подхватят ли меня ангелы. Я действительно несу в себе фаустовское искушение, когда главный источник религиозных переживаний видится не в Боге, а в природе. Я захотел вернуть ту детскую тайну, когда любое явление открывалось мне своей восхитительной сутью и внутренним светом. Мне казалось, что в Церкви я преодолел в себе Фауста, но революция воскресила его во мне. Теперь я вижу, что революция не имеет меры, а значит, это ведет к многочисленным катастрофам, и природа обретает демонские черты.

Троцкий (Мрачно). Вам, товарищ Флоренский, не выжить. Я ведь  специально открыто ездил с вами по Москве, чтобы засветить мое покровительство, и Сталин этого никогда не простит вам. Меня он побоится тронуть, скорее всего, сошлет куда-нибудь, а вы обречены на смерть в застенках ОГПУ. Так что скоро коммунисты для вас и вправду обернуться демонами, а не духами природы, в коем качестве вы и стараетесь им служить. Хотя,  для вас оставили выход, узнать ваше отношение к крови, разработать бомбу, очень мощную бомбу…  Впрочем, и я обречен. (У Троцкого  опадают плечи, и он безнадежно машет рукой). Все, финиш. Finita la comedia.

Флоренский (После паузы. Смотрит на закат). Конец комедии. Вот я понял теперь смысл заката. Это завершение и полнота дня, день в закате находит свое совершенство, поэтому вечер раньше утра, поэтому то и Идущий за Предтечей, впереди него. Закат – корона дня, прозрачный символ вечности в тающем времени. В нем открывается премудрая бездна первого дня творения, когда логосы еще не проявились, но уже были посеяны, когда чаша еще не перелилась через край, но уже наполнилась. Вот где соединились ноумен и феномен, вот вечное детство, где просвечивает лик Софии, Премудрости Божьей. Вот где встречается Отец и Сын. Вот прекрасное мгновенье, а не коммунизм ваш со свиными рожками. Вот радость когда все свершилось.

Троцкий (С удивлением смотрит то на Флоренского, то на закат. Затем злобно пинает стену. Его потряхивает). Проклятье. Вот и управляй этим стадом. Его шаги. Жжет меня.

Полночь, куранты выбивают: «Мы жертвою пали в борьбе роковой».

 Занавес.