Живые камни

(Спортивная баллада)

Карлоса спасло то, что он, так и не спустился со своей грот-брам-стеньги, обнимая которую изображал, будто он рифит паруса, впрочем, до него никому и не было дела. Последние часы на шхуне были просто невыносимы, никто никого не слушался и каждый делал что хотел, грог лился рекой, вахту не несли. Все началось с того, что капитан пиратской шхуны решил наплевать на «каперское свидетельство», или на квоту грабежа испанских судов, и гробанул английский бриг, то ли обида, какая у него была, то ли добыча показалось легкой, Бог весть. И вот когда, как водится, пираты выстрелили поперек форштевня, чтобы обреченное судно остановилось, все почувствовали что-то не то. «Торговый бриг» сам пошел на сближение, на его палубу высыпали многочисленные солдаты с мушкетами наперевес, да еще бриг закрылся абордажными сетями, что мешало пиратам взять корабль в рукопашную, тогда хоть был бы некоторый шанс. На пиратской шхуне стояли боевые паруса, все по минимуму, и пока капитан понял, в чем дело, пока остыл наступательный дух, пока дал приказ ставить все паруса обратно и пускаться в бегство, весь корабль был уже как решето. Шхуна быстроходней и маневренней брига, но не под ураганным огнем мушкетов и пушек, короче пока паруса были поставлены, пираты потеряли половину людей. Расстояние между ними оказалось такое близкое, что Карлос видел выражение лица капитана английского судна, молодого и надменного, который четко как часы руководил залпами. Самое печальное, что одним удачным выстрелом картечи из пушки были сметены с палубы капитан, боцман и квартирмейстер. Тут еще одна из пиратских пушек от прямого попадания ядра сорвалась с привязи, и, мотаясь от борта к борту, разнесла в щепки весь пороховой склад в трюме. Корсары все же оторвались от брига, помог свежий ветер и серая морская мгла, но последствия оказались самые ужасные: всего осталось на борту работоспособных 16 человек, паруса изорваны, руль отломан, в борту пробоины. Шхуна была предоставлена на забаву ветрам.

На «летучем голландце» оставшиеся в живых первым делом дорвались до грога. Работать никто не хотел, вода из трюма не откачивалась, у бесполезного штурвала никого не было, пьяные матросы стали делить имущество в сундуках мертвецов, с поножовщиной и выстрелами. «Йо-хо-хо-хо, и бутылка рома».

Карлос, как начался дележ, вылез из грот-люка, и, быстро поднявшись по веревочным лестницам, затаился на марсе грот-брам-стеньги, стараясь не смотреть на палубу вниз, где раздавалась ругань, истошные крики и выстрелы. С тоской он смотрел на пасмурное неспокойное море и, увидев приближающуюся громаду скалы, завопил скорее от страха: «Земля»! Тут же риф спорол кораблю брюхо от уха до хвоста, мачта дернулась, и Карлос, словно из пращи полетел далеко в бурлящие воды.
Дальше времени не было, Карлоса швыряло, крутило, вертело, несло, тащило. Он старался дергать то руками, то ногами, глотал то воздух, то воду, пока не почувствовал, как прибой тащит его по берегу, наполняя мокрые шаровары песком и мелкой галькой.

Хотя в ушах Карлоса гудело, а голова кружилась, он, инстинктивно уходил от воды, как жук, не глядя вперед, карабкался по песчаному берегу и полз он до тех пор, пока не уперся во что-то головой. Карлос поднял глаза и увидел воткнутое в песок древко копья, на которое опирался ухмыляющийся индеец. Был он, как и все индейцы живописен, несколько палок торчало из его носа и ушей, на голове пук перьев, тело татуировано порезами, а набедренная повязка удерживала разнообразные орудия убийства.

Карлос застыл и испугано посмотрел в глаза индейцу, глаза эти не предвещали ничего хорошего.

– Тебя как зовут, амиго? (Como se llama usted, amigo?) – Вдруг на чистом испанском языке спросил его индеец.

Карлос опешил, услышав знакомую речь, и от неожиданности вздрогнул. В его голове крутились разные варианты, и все они были скверные: раз индеец знает испанский, значит либо он сдает испанцев англичанам, либо англичан сдает испанцам, а может пиратов сдает англичанам или испанцам, а может, продает испанцев и англичан индейцам для жертвоприношений. Все же, прикинул Карлос, испанцев индейцы ненавидели лютой ненавистью, а англичан всего лишь терпеть не могли.

– Я вас не понимаю, – ответил он по-английски.

– Как тебя зовут, флибустьер? (What is your name, filibuster?) – Спросил индеец уже по-английски, хотя и с небольшим акцентом.

От того, что дикарь говорил уже на двух языках, Карлос совсем смутился, но решил гнуть свою линию:

– О-о, – завыл он, – зовут меня Кларк! Я не флибустьер, я бедный, несчастный английский моряк с торгового брига, на нас напали пираты, корабль наш был изранен и потерпел крушение у ваших берегов. У меня ничего нет, кроме моей жизни, дома меня ждет больная мама и жена с четырьмя малютками, я никогда ничего не делал плохого индейцам, даже наоборот, англичане всегда, чем могут, помогают индейцам, они помогают изгнать испанских собак из ваших владений.

– Я видел твой корабль, на таком не плавают английские купцы, и на англичанина ты вовсе не похож, – невозмутимо прервал его индеец.

Карлоса бросило в жар, что, однако, придало ему сил. Он чувствовал себя как крыса, которую загнал в угол пьяный боцман:

– Разрази меня гром! – вдруг рявкнул Карлос так, что испугался сам, – Вы правы, сэр индеец, и очень наблюдательны, пираты захватили меня в плен и удерживали на своем корабле, но Бог спас меня, и у меня действительно мать испанка, но отец чистый англичанин и мы живем в Англии. Вы совершенно правы, клянусь печенью кашалота…

Тирада Карлоса не произвела на индейца никакого впечатления, он некоторое время слушал, потом вдруг выхватил из ножен на поясе отполированный до зеркального блеска обсидиановый кинжал. Язык Карлоса присох к гортани, индеец же поднес лезвие ножа к лицу пирата и стал поворачивать его перед лицом Карлоса, пока тот не замолчал и не повесил голову.

Индеец хмыкнул и спрятал нож:

– Вставай, пойдем, брат, – сказал он и подтолкнул моряка копьем, поднимая его, – нужно идти, времени у нас совсем мало, нас с тобой уже ищут.

Он обвязал вокруг его шеи веревку и повел как ягненка к прибрежным зарослям.

– Кто это нас ищет, что вы хотите со мною сделать, куда вы меня ведете, что вы от меня хотите, отпустите меня? – Безнадежно запричитал Карлос.

Они быстро миновали песчаную отмель и погрузились в буйные заросли. Индеец все время пытался прислушиваться, но вопли моряка мешали ему, он тихонько ткнул Карлоса под дых, так что тот замолчал, хватая воздух:

– Не ори, брат, – наконец сказал он, – это в твоих же интересах, здесь очень опасно, и ты зовешь к нам беду, а ее и так кругом хватает.

Карлос с трудом отдышался, и причитать больше не хотел:

– Почему вы называете меня братом? – осторожно спросил он, переводя дух.

– Каждый пленный – это брат для индейца, ведь отдавать богам надо самое дорогое, – игриво подмигнул ему абориген.

Карлос все понял о своей участи, и затих, выжидая момент. Некоторое время моряк покорно следовал за вожатым и как только индеец ослабил внимание, бывший пират, резко дернув, выдернул веревку из его руки и бросился наутек обратно к морю.

Однако пробежать он смог совсем не много, прямо перед ним спрыгнули с дерева две огромные черные обезьяны, и дико завывая, скаля желтые клыки, бросились на бедного моряка; и они непременно вцепились бы в него, если бы им наперерез не метнулась темная тень, и между Карлосом и обезьянами появился невероятных размеров пепельный ягуар, от вида которого обезьяны с воплем ужаса бросились врассыпную. Ягуар повернулся к Карлосу и, раскрыв розовую гипнотическую пасть с ослепительными зубами, двинулся на дрожащего пирата, который зажмурил глаза, закрылся руками и втянул голову в плечи, но вместо удара когтистой лапой, почувствовал, что его похлопали по плечу. Перед ним стоял тот же индеец, и глаза его сверкали:

– Слушай, Кларк, – сказал он, – если ты не будешь идти за мной, эти обезьяны, что хотели съесть тебя живьем, не самое худшее, что тебе еще встретится здесь. Разве ты не чувствуешь, что за нами охотятся?

Карлос стал затравленно бродить взором по зеленным зарослям, таящим неизвестное:

– Какой мне смысл идти вперед, если меня принесут в жертву вашим мерзким идолам. – Снова запричитал он. – За что мне это, Дева Мария?

– Жертвы бывают разные, – после некоторого молчания произнес индеец, все время внимательно наблюдавший за Карлосом, – лишь бы человек знал, ради чего и чем он жертвует. Какая тебе разница кто, как и кому принесет тебя в жертву, лишь бы ты сам знал, чем и ради чего ты жертвуешь. Или ты считаешь, в тебе нет уже ничего, чем бы ты мог пожертвовать? – Индеец отвернулся и стал всматриваться в окружающие деревья.

Душа Карлоса совсем истомилась:

– Меня нельзя приносить в жертву идолу, – ворочая деревянным языком, проговорил он, – я не английский моряк и не пират, я испанский монах францисканского ордена Братьев Меньших Конвентуальных, и зовут меня брат Карлос де Кастанес, – сказал он по-испански.

Казалось, индеец совсем не удивился в очередной метаморфозе пленника:

– А меня зовут Громовой Тапир. – Просто сказал он. – Только, брат, на францисканца ты похож еще меньше чем на англичанина, где же твоя ряса, капюшон и веревка? Разве святой Франциск заповедовал его монахам разбойничать с пиратами?

Карлос повесил голову, раз голый индеец, с палкой в носу знает про братца Франциска, значит, кто-то из францисканцев уже проповедовал здесь и сложил свою голову под ножом жреца, и вот теперь его черед.

– Я смалодушничал. – Карлос решил исповедовать, все как есть. – Я плыл под флагом нашего короля в Новую Испанию, чтобы просветить тьму язычества Светом Христовой Истины. Однако когда пираты взяли наш корабль на абордаж, я от страха скинул веревку и рясу и надел рубище убитого матроса, и они пощадили меня, потому что я знал английский и сказал что у меня отец, подданный Ее Величества королевы Англии. Но я никого не убивал, меня не брали в дело, а использовали как «биглю», «трюмную крысу». Я откачивал гнилую воду, жил среди мышей, блох, пауков и скорпионов, нюхал запах протухшей рыбы и портящейся солонины с бананами, я воняю всем этим до сих пор…

Громовой Тапир развеселился:

– Значит, ты благовествовал братьям мышам и братьям скорпионам, да сестре солонине с перезрелыми бананами. Ты чуть не потерял свою жертву, амиго. Впрочем, это даже к лучшему, ты теперь не монах, и не моряк, ты теперь, как и я – игрок. Ты решил поиграть со смертью, и она приняла твою игру, поэтому ты и не утонул, и ты теперь получил уникальную возможность получить награду, слышишь, как судьба объясняет нам правила игры?

Карлос прислушался, но услышал только стрекот цикад, щебетание птиц, да обезьяньи крики. Карлос прислушался еще: где-то над небом погромыхивали раскаты далекого грома, а где-то под землей что-то глухо гудело:

– Что ты хочешь этим сказать? – поежился Карлос.

– Я хочу этим сказать, что твоя и моя смерть затеяли удивительную игру, и мяч на поле этой игры – наши головы.

Карлос чувствовал, что неприятный холодок или ветерок бежал по его спине, индеец был еще и сумасшедший:

– Я ни во что не собираюсь играть, отпусти меня, как там тебя, «Громовой Тапир».

Громовой Тапир схватил его за шиворот и приподнял, глаза его азартно блестели:

– Слушай, пришедший из-за моря, дон Карлос де Костанес, куда тебе здесь бежать, ты разве не видишь, что мяч твоей мысли не успокоится, пока не попадет в ворота тайны. Я тебе предлагаю сыграть в великую индейскую игру, она выше всяких жертв, и мы теперь в центре поля.

– Какого еще «центра поля»? – Карлос решил не злить ненормального отрицательными ответами.
Индеец отломил палочку и нарисовал на земле прямоугольник, затем разделил его пополам вертикальной линией и нарисовал посреди него кружок, по краям же прямоугольника нарисовал два полукружия.

– Что это? – удивился Карлос.

– Это наш иероглиф солнца, – ответил Громовой Тапир. – Игра идет солнцем и на поле солнца.
Карлосу стало совсем тоскливо. Индеец посмотрел на него и засмеялся.

– «Солнце» это не то, что ты думаешь. «Солнце» это все что освещено, все видимое и все, что ты знаешь, мы это называем «тоналем». «Солнце» это твоя голова. Когда у людей встречаются их тонали, то начинается игра в мяч, только один играет за Восток, а другой за Запад, поэтому по краям половины солнца, оно восходит или заходит. Это поле твоей судьбы. Блажен тот, кто забьет гол в солнечные ворота другого, тогда откроется для него то, что он в себе не видел, но всегда искал, то, что вне солнечного поля, его наугваль. Тогда орел сожрет змею и тогда дух твой освободится от оков и великие чувства откроются тебе.

– Забьет гол? – пробормотал Карлос.

– По краям поля, «ворота Солнца», – продолжал тыкать веточкой индеец, – мяч – сердце, нашим концентрированным вниманием мы двигаем его, собираемся в нем, это как в вашей молитве. У кого оно сильнее, тот съест тональ другого, и солнце его закатится за горизонт.

Карлос нервно сглотнул.

– Ты меня не понял, Карлос, я не предлагаю нам играть друг против друга, я приглашаю тебя ко мне в команду, вдвоем у нас больше шансов выиграть эту игру, иначе мы потеряем свои головы.

Карлос стал что-то припоминать, на миссионерских занятиях им объясняли, что у индейцев есть какое-то сатанинское игрище в мяч, но его никто никогда не видел.

– Понятно, – отозвался испанец, – нам отцы-миссионеры рассказывали про игрища в честь главного вашего идола: «змея– птицы» Кукулькана, и, что проигравших в этой игре, приносили в жертву, так что играли в следующей игре головой капитана проигравшей команды.

– Все верно, только приносили в жертву победителей. Я ведь не искал тебя, – откликнулся Громовой Тапир, – когда у меня не стало выхода, я сел на берегу и стал ждать, кого мне пошлет сила наугваля, иначе в мои солнечные ворота влетит мяч моей смерти. А насчет Кукулькана, то разве не говорил Христос: «будьте мудры как змеи и кротки как птицы»?

Карлос опешил, во-первых, от такого дикого и наглого толкования, а во-вторых, от евангельской цитаты из уст дикаря, так что он не нашелся, что и ответить. Рядом с ними на ветку села удивительной красоты пичуга: зелено-сине-красно-белая, с длинным переливающимся хвостом и с внимательными детскими пуговками глаз. Она пристально посмотрела на Карлоса, пискнула и улетела прочь.
Тем временем Громовой Тапир отвязывал веревку от шеи пленника.

– И что мне теперь делать? – пробормотал обмякший Карлос, – идти искать поле и мяч?

– Главное не пинать по своим воротам, – ответил Тапир, – ситуацию невозможно найти, она сама найдёт тебя.

Он осторожно пошел дальше по тропе, уже не оглядываясь на пленника.

Испанец вздохнул и понуро поплелся за дикарем, потому как оставаться одному ему было еще страшней.

Прошли они всего ничего, как Громовой Тапир резко остановился, а Карлос, погруженный в свои думы, по инерции ткнулся ему в спину. Прямо под их ногами что-то отчетливо гудело. Индеец показал Карлосу куда-то пальцем и тот увидел ползущую к ним навстречу по тропе большую змею. Громовой Тапир перехватил копье и ловко метнул его в голову рептилии. Как только копье пригвоздило ее к земле, раздался страшный грохот и Карлос полетел куда-то вниз. Его ударило несколько раз головой, он ободрался и весь рот забился землей. Когда падение прекратилось, Карлос протер глаза от пыли и огляделся. Он лежал на естественном уступе достаточно просторном. Вверху, на высоте двух человеческих ростов обозначились овальные края провала, над которыми качались кроны деревьев, а выше плыли облака по бирюзовому небу. Внизу под ним бурлила темная вода, что уносила упавшую в нее землю куда-то в подземную тьму. Рядом зашевелился полузасыпанный землей индеец.

– Это подземная река, – сказал он, выплюнув землю и отряхиваясь, – мы попали в сенот, вода вымывает полость изнутри земли, а потом открывает свой зев. Это священное место.

– Это и есть твой «центр поля»? – Спросил Карлос, ощупывая голову, – Только отсюда уже не выбраться.

– Да, отсюда трудно будет выбраться, – задумчиво сказал индеец, вглядываясь вверх, – пожалуй теперь тебе можно сказать,… меня ведь тоже постригли во францисканский орден и мне дали имя Хуан де Агило.

Карлос от удивления чуть не упал в воду.

– Да, я смалодушничал. Когда нашу столицу разгромили испанцы, я был еще мал, и мать убежала со мною в леса. Когда подрос, нашу деревню снова захватили конкистадоры и оставили в живых только тех, кто согласился креститься и учиться во францисканской школе, где и совершили надо мной постриг. Я слушался их, пока их поселение не разорили англичане и не взяли меня к себе в рабы, которых тоже постигла печальная участь. Однако мое племя уже не приняло меня обратно, более того, лучшие его воины ищут меня, чтобы принести в жертву.

– Вот как? Вот так! Значит так вот! Ты значит брат Хуан, но брат мой, зачем ты опять вставил эти жуткие палки в нос, зачем нацепил дикарские перья, неужели ты оставил ради них дивную красоту и величие нашего ордена, его нищету и смирение, божественную красоту Святого Франциска? – искренне вскричал Карлос.

– Зачем ты брат Карлос оделся в эти пиратские шаровары и вставил эту ужасную серьгу в ухо, зачем же ты качал гнилую воду из трюмов английских пиратов, ваших заклятых врагов? – эхом отозвался индеец.

Карлос несколько раз как рыба открыл и закрыл рот, но, не издав ни звука сел на землю, и обхватил голову руками. Посидев некоторое время, он удивленно посмотрел на индейца.

– На моей родине, в Прекрасной Испании центральная площадь, от которой измеряют расстояния во вселенной, называется Пуэрто дель Соль – «Ворота Солнца». И миссионеры говорили, что ваша главная пирамида посвящена Солнцу. У нас Ворота Солнца на Востоке и у вас Ворота Солнца на Западе, это значит, что Атлантика есть великое поле для игры между морскими державами, и они играют мячами ядер и голов? Атлантическая игра в индейский мяч?

– Вот и в тебе заговорил наугваль, – понимающе кивнул индеец.

– Но все же, Громовой Тапир, – продолжил испанец, – теперь ты чувствуешь насколько прекрасно наше служение Богу и насколько ужасно ваше.

– Может ваше служение и прекрасно, – ответил индеец, – только первыми к нам приехали не монахи, а купцы и воины, которые не молились, а грабили и убивали. Почему же первыми пришли не монахи, а ваше отребье: алчные, жадные, безжалостные и деспотичные. Мой древний народ смотрел на вас сначала с добродушием и любопытством, а потом с ужасом и омерзением, как на дикарей, которые, не умея владеть собой, ранят себя и окружающих.

Карлос с удивлением посмотрел на индейца, впервые странная логика слов его спутника стала доходить до сознания францисканца:

– Мы ничего не знали, брат Хуан, никто ничего не знал. Виновата реконкиста, мы долго были под гнетом мавров и долго сражались за свободу, а когда избавились от их ига, то были бедны и озлоблены, осталось много купцов и идальго без всяких средств, которые знали только тревогу и лишения боевых походов. Мы не искали вас и не знали про вас. Голландцы и англичане не пускали нас в Индию, и купцы искали другой путь на Восток, а нашли его на Западе, куда и поплыли купцы и солдаты. Нам говорили, что здесь земля обетованная истекающая молоком и медом и что заселена она кровожадными дикими ханаанами приносящими в жертву младенцев, и разве это не так? Но как только Папа узнал, что сребролюбие захватило рабов Господа нашего, он отправил в Новую Испанию именно нас, францисканцев, чтобы они своей нищетой и кротостью смирили жадность благородных рыцарей, и отвели бы заблудших индейцев от кровавых жертв.

Индеец сел на землю рядом с Карлосом:

– Жертвы действительно бесполезны, но мой народ еще не понимает этого, но скоро поймет, поэтому они и хотят убить меня, что я призывал их отказаться от крови. – Сказал он. – Если бы в жертвах была сила, то испанцы так легко не захватили бы нас. Вся доблесть наших воинов направлена на то, чтобы взять пленника живым для жертвоприношений, и мы долго не могли понять, почему испанцы никого не берут в плен, поэтому мы постоянно проигрывали. И великий Пернатый Змей завещал нам приносить в жертву цветы, а не кровь, но мы не слушались его. И мы наказаны за свое упрямство, гордость. Твои же братья францисканцы, не менее жадны и мелочны, чем ваши идальго. Но это великая школа, меня монахи научили терпеть и смиряться, чем открыли для меня мой наугваль, куда они бессильны проникнуть. Нужны не жертвоприношения, а игра, нам оставили ее предки, как главное священнодействие. Мы увлеклись жертвами, за что и поплатились.

– Так ты значит против жертв! – Карлос пропустил высказывание о его братьях-монахах мимо ушей. – Значит, тебе осталось только признать Христа, католичество, Папу и вынуть палки из носа и ушей?
– А жрецы моего народа никогда ничего и не имели против Христа, – немедленно отозвался Громовой Тапир, – наши жрецы видели и знали Его как действительно Истину и Свет. Только Он не хочет с нами играть, поэтому пусть Он останется где-нибудь в стороне, чтобы был, но не вмешивался в игру человеческих стремлений. Это должна быть игра низа, а не верха, игра ног, а не рук. Ведь поле игры это вершина перевернутой пирамиды и зрители на ее ступенях смотрят, как на ее дне свивает гнездо Великий ночной орел с оперением из молний. И Орел разбудит в сердцах людей их наугваль.

– Воистину Христос камень, который отбросили строители…, – поразился Карлос.

– Я хочу создать жреческий монашеский орден, который бы познал всю тайну наших древних знаний и принес бы потом ее всему миру. Как это сделали вы, и мне нужен католик знающий Христа, но отложивший Его в сторону, чтобы научиться играть в нашу игру. И если им не хочешь быть ты, то им станет другой, рано или поздно, здесь или в другом месте, потому как этого хочет Орел, питающийся змеями.

– Что, стать языческим шутом? – Возмущению Карлоса не было границ. – Шататься по смрадным трюмам вашей магической тьмы? Да ты знаешь, нам рассказывали отцы-миссионеры, что Кортес подарил вам свою хромую лошадь Морсильо, а вы тут же обожествили ее, а когда она подохла, поклонялись ее задней ноге. И ты предлагаешь мне отказаться от Христа, чтобы кланяться задней ноге лошади Кортеса, ты зовешь меня к этому? О да, как мне подсказывает мой наугваль, именно эту лошадь вы прозвали Громовой Тапир, из-за того, что с нее стрелял из мушкета Кортес, и в её честь и назвала тебя твоя мать?

Громовой Тапир вдруг схватил Карлоса за волосы и приставил к его горлу каменный нож. Ноздри его бешено раздувались, но говорил он четко и спокойно:

– Не говори того, чего не понимаешь. Конь Кортеса был наугвалем этого убийцы, и в Морсильо была великое благородство и мужество, и только он не давал Кортесу бесчинствовать, поэтому тот и избавился от коня, и задняя нога коня Кортеса более достойна для поклонения, чем все конкистадоры и францисканцы вместе взятые.

Странным делом, но сдерживаемая ярость индейца не только не испугала Карлоса, а наоборот исполнило его силы:

– Ха-ха, теперь я вижу, как я забил тебе гол, индеец. Я вижу, как мечется твой наугваль, ты не нужен мене, а я нужен тебе. Да тысячи монахов выжгут светом любви всю тьму вашего колдовства, и ваш общипанный орел будет попираться ногами наших епископов. – Вдруг выдал Карлос тираду, неожиданную для самого себя.

Карлос увидел по глазам индейца, что тот немного растерялся. Он отсел в сторону и стал смотреть в темные воды, исчезающие во мгле.

– Впрочем, уже поздно, – сказал он воде.

Как только он произнес эту фразу, по краям сенота заколосились головы индейских воинов. Им гортанно что-то крикнули.

Громовой Тапир поднялся, с достоинством отряхнувшись, ударив себя кулаком в грудь, и что-то ответил по-индейски. Сверху к ним опустилось плетеное сидение из лиан.

– Это мои враги, брат Карлос, как впрочем, и твои. Не надо было тебе так возмущаться нашим положением. Выбирайся, иначе нас утыкают стрелами.

Карлос сел в гамак и его вытянули наверх, за ним последовал и индеец. Когда Громовой Тапир показался на поверхности, Карлос уже лежал связанный по рукам и ногам, а индейский отряд радостно гудел. Впрочем, он тут же замолчал, Громовой Тапир, оттолкнув помощников, выхватил из-за пояса деревянный меч с острыми, как бритва обсидиановыми лезвиями по краям. Стоящие вокруг тут же натянули луки, но боя не вышло. Из кустов раздался дружный залп, некоторые лучники попадали как подкошенные, остальные мгновенно нырнули в джунгли, и на площадке появился отряд английских моряков. На пяточке вокруг сенота кроме убитых не осталось ни кого кроме лежащего связанного Карлоса и стоящего Громового Тапира, который при виде моряков тут же бросил свой меч в яму.
Дон Карлоса развязали, а Дон Хуана – Громового Тапира наоборот связали и обоих подвели к капитану. Карлос тут же узнал его, это был тот надменный капитан, чей корабль они по неосторожности хотели захватить. Капитан стал внимательно рассматривать Карлоса:

– Кто таков? Недавно нас атаковал пиратский корабль, мы показали ему, как воюют английские морские волки, но он ускользнул от нас. Однако кара Божья настигла его, вот мы и ищем, чтобы никто не скрылся от справедливого возмездия. Сдается мне, что ты и есть молодчик с того пиратского корабля? Да судя по виду, ты еще и испанец. Так что ты вдвойне заслуживаешь роли «весельчака Роджера» и спляшешь для нас на рее с веревочным галстуком на шее.

Моряки радостными возгласами выразили одобрение остротам капитана.

– Что вы, сэр, – заверещал жалостно Карлос по-английски, – тут какая-то ошибка, я подданный ее Величества, у меня только мать испанка, а отец из Англии, наш корабль разбился у этих берегов уже давно и меня хотели принести в жертву эти ужасные индейцы.

– Ну-ну, – согласно закивал головой капитан, – соври нам еще что-нибудь поинтересней.

Все опять заржали. Громовой Тапир же молчал и весело смотрел на Карлоса.

– Сэр, – не сдавался Карлос, – я здесь давно и видел у индейцев поразительную игру, которую не видели ни испанцы, ни англичане. Она достойна всякого удивления и если вы ее представите при дворе как местную экзотику, вам все будут весьма благодарны. – Карлос схватил палочку с земли и стал рисовать. – Вот это форма игрового поля, вот это центр, в него кладется круглый мяч и две команды по числу месяцев в году пинают его ногами, пока не забьют гол в ворота на кроях поля. Эту игру можно назвать «ножной мяч». Эта кажущаяся простой игра рождает в человеке, наблюдающей за ней, великие эмоции и силы, она может останавливать войны и предсказывать будущее. Она интересней скачек на ипподроме или игры в гольф. Если вы возьмете меня в Англию, я вам расскажу еще много удивительного об этом, а этот индеец помогал мне и он большой знаток этой спортивной игры.

Капитан с сомнением посмотрел на чертеж Карлоса, и пробормотал:

– Что-то подобное я видел в Индии, только там играли мячом на конях, мне та игра показалась любопытной. Видимо и здесь есть что-то подобное… Ладно, – махнул англичанин рукой, после некоторого размышления, – повесить их мы всегда успеем, отведите обоих на корабль, только не спускайте с них глаз, нам все равно нужен матрос, для откачивания воды из трюма и раб для кренгования судна. И дайте им что-нибудь в руки, мы что, сами должны нести свою поклажу обратно?

Индейцу привязали на шею веревку и стали нагружать его разнообразными грузами:

– Си, си сеньор, – кланялся индеец каждому положенному предмету.

– Не «си, сеньор», а «йес, сэр», понял? – Пнул его под зад один из матросов.

– Йес, йес, сеньор, – продолжал им кланяться Громовой Тапир, и при этом успев подмигнуть Карлосу, сгибавшемуся под тяжестью нагруженной на него поклажи.