Живые камни

Яко пресельник аз есмь у Тебе и пришлец, якоже вси отцы мои (Псалом 38.13).

Залом первый. Монашеский

Долгое время в лодке все молчали, пока пожилой егерь Егор, держась за ручку мотора, лихо выводил виражи своей видавшей виды моторной лодкой, преодолевая извилистое течение лесной реки. В ней, кроме егеря, сидела его младшая семнадцатилетняя дочь Елизавета, что ловила рукой брызги за кормой, да молодой монах в сером застиранном подряснике. Егерь до этого с интересом  и с усмешкой присматривался к монаху и, наконец, спросил, выплевывая папиросу за борт:
– Я тут по началу не расслышал четко, как зовут-то тебя?

– Монах Мамант, – ответил спутник.

– Как? Мамонт? – егерь заржал, перекрывая шум мотора, в ответ ему тоненько захихикала его дочка. – А я думал, послышалось. Ты на мамонта вроде не похож.

– Не «мамонт», а «Мамант», в честь мученика Маманта Кесарийского, память 15 сентября, – обиделся монах.

– Да, ладно, не обижайся, «мамонт», так «мамонт», нам все едино, что «слон», что «верблюд». Чудные у вас имена. Тебе зачем в такую глухомань-то?

– Грехи меня замучили, хочу хоть на месяцок в затвор уйти, побыть в уединении, избегнуть мирской суеты, найти любовь к Богу.

– Ну, да, понятно, мне уже говорили. А какие грехи-то у тебя, у мамонта?.. Да, ладно, не обижайся, деньжат ты мне дал, доставлю по высшему разряду, в самое глухое место. Полное одиночество, еще надоест, место там хорошее, продуктов тебе хватит, а через месяц мы тебя заберем. Только медведя бойся, он здесь хозяин.

Монах поежился.

– А что делать, если медведь появится?

– Что делать-то? Дело известное, смиряться, Миша любит, когда шапку перед ним поломают, и поклончики пониже побьют, тогда не тронет.

Егерь опять заржал, и опять в ответ захихикала его дочка Лиза. Монах недовольно покосился на нее.

– Что нравится девка? – обрадовался егерь. – А ты с собой ее бери. А что? Поживешь с ней месяцок, она тебе компот из ягод и грибов сварит. Да и вообще. Лизка, останешься с греховодником?

– А вот и останусь, – блеснула зубами Лиза, – я медведев не боюсь.

Монах Мамант совсем смутился и отвернулся от них.

– Да ты не обижайся, она девка смирная, помощница моя, везде с папой, ну туповата, да кривовата немного, зато веселая.

– Сам ты тупой. – Обиделась теперь Лиза.

– Во, и эта обиделась, я же любя, чтобы не сглазить, вон и монах подтвердит, что ты хоть куда, глазки вострые, так и цепляют.

– Если серьезно, что делать, если медведь появится? – Решил перевести стрелки на другую тему монах Мамант.

– А я думаешь, шучу, я серьезно и говорю: ничего не надо делать. Главное не смотреть зверю в глаза, иначе он тебя загипнотизирует, и не двигаться, а еще лучше падай ничком и лежи. У медведя челюсти слабые, но вот если лапой махнет, то башку враз снесет, а если ляжешь, то он только поцарапает, вертикально бить не умеет. Тут главное подольше не двигаться, он засыплет валежником и уйдет. Вообще он духа человеческого не переносит, надо не мыться, а лучше хорошенько обвоняться в этот момент, тогда зверюга точно убежит.

– Папа, ну что ты молодого человека пугаешь, – капризно заступилась дочь.

– А ты не лезь, я дело говорю. Продукты все спрячь, отходы закапывай и в сумерках не шатайся по лесу, это его время. – Перекрикивая мотор, объяснял егерь.

– А ружье? – допытывался монах.

– Ружье, нужно только для того, чтобы успеть застрелиться. – Заржал Егор. – Да ты не переживай, смерть от медведя в лесу самая почетная.

– Далеко еще ехать? – снова решил переменить тему Мамант.

– Вот ты любопытный какой, от этого и грехи. Скоро уже, до залома доедем, это и будет наша пристань, далее все равно хода нет, а оттуда пешочком недолго по старой дороге до избушки.

Впереди показалось нескольких бревен поперек реки, егерь Егор прибавил газу, и лодка, подпрыгнув на бревнах, перелетела на ту сторону. Лиза завизжала от восторга.

– Это и есть залом? – спросил монах Мамант.

– Это не залом, это хреновина какая-то, а там залом, так залом. Скоро сам все увидишь.

Через некоторое время из-за поворота показалось нагромождение коряжистых сучковатых сосен, давно потерявших свою кору и потемневших от времени. За ними еще и еще бревна, со всевозможным мусором, поросшие иван-чаем и даже молодой порослью ивняка, перегораживающие все русло реки.

Стояло жаркое лето, берега иссине-голубой речки оформляло зеленое буйство берез и сосен, и на их фоне черно-серый оскалившийся залом выглядел угрожающе.

Егерь ловко развернувшись, заглушил мотор и пристал боком к затору. Прыгнув на нос облезлого «Прогресса», привязал к одному из огромных сучков лодку.

– Вот и пристань, милости прошу. Давненько я тут не бывал. Только осторожно, бревна скользкие.

Он сначала перетащил взвизгнувшую дочь, затем сгреб сопротивляющегося монаха, поставил его на бревна, и стал выгружать вещи.

Монах с удивлением рассматривал грандиозный затвор. В этом месте река была достаточно узкая и делала резкий поворот, что и способствовало задержке упавших в воду деревьев, так что при известной осторожности здесь можно было гулять, как по мосту. Пройдя вглубь залома, и стараясь не зацепиться полами подрясника за торчащие сучки, он увидел среди хаоса стволов гладко отпиленные торцы двух старых бревен, что были скреплены ржавыми коваными скобами в нескольких местах. Монах осторожно подошел поближе и заметил почти у самой воды, в одном из бревен воткнутую ручкой в ствол  железную ложку.

– Брат Георгий, – позвал он егеря, – что это я нашел?

Егерь Егор, подошедши с дочкой, выдернул ложку из бревна.

– Ты смотри-ка, вот что значит свежий глаз. Здесь бревна зэки сплавляли, залом этот каждый год расчищали, а перед войной зону закрыли, видать кто-то из зэков ложку на память и воткнул. Ладно, пойдем.

Егерь спрятал заточенную ложку себе в задний карман и пошел по залому к берегу. Возле земли он стал выуживать из воды мелкие ветки и кидать их на берег.

– Идите осторожно по веткам, берег вначале немного топкий, – предупредил егерь, – выбирайтесь, где посуше, а я все вещи и продукты перенесу, а там уж разберемся, кто что понесет.

Лиза, будучи в джинсах, шустро перебежала по веткам и замахала рукой монаху Маманту:

– Давайте, не бойтесь, идете сюда, здесь уже сухо.

– Да я не боюсь, – мрачно ответил Мамант, оглянулся на прогибающегося под ношей егеря, и, подбирая полы подрясника, осторожно вступил на мокрые ветки.

Как раз в этот момент с берега скатился прямо к их ногам небольшой медвежонок.

– Какой хорошенький, – успела восхититься Лиза, а монах отшатнулся,  сделал шаг назад на неверную почву, и нога его по колено ушла в топкую глину. Мамант попытался вытащить ногу, но упал и по локоть погрузил туда же и свои руки.

– Лиза, не подходи, назад, – заорал егерь.

В этот момент на пригорке показалась огромная медведица, и над берегом пронесся Лизин визг. Медведица казалась просто невероятных размеров, она сначала потянула носом воздух, затем раскрыла пасть, так что обнажились желтые клыки и розовый язык, и заревела как стадо быков. При этом нижняя оттопыренная губа медведицы дрожала и с нее стекала слюна. Передней лапой она била перед собой, так что комья земли полетели во все стороны.

Лиза бросилась обратно к залому, тоже впопыхах не рассчитала и залезла по колено в глину. Перепуганный медвежонок никуда не двигался, медведица же, рыча, съехала вниз, но топкий берег несколько затормозил ее движение.

– Назад, в лодку, быстро! – егерь уже оказался возле завязших, и только тут бросил нагружавшую его ношу.

Первым делом Егор за шиворот вытащил монаха из грязи и швырнул его на залом. Однако медведица, справляясь с сопротивлением почвы, была уже почти рядом, тогда егерь, схватив рюкзак, кинул им в зверя. Та на лету прихлопнув его лапой начала терзать и затаптывать разлетевшиеся продукты и вещи в грязь, а медвежонок тем временем уже улепетывал за мамину спину. Егерь продолжал кидать в медведицу всё подряд, что находилось вокруг него.

За это время проворная Лиза уже была на бревнах.

Медведица, разделавшись со всем, что в нее летело, косолапо двинулась к людям.

– Лизка, бегите в лодку, рвите веревку, и уплывайте, я ее задержу, – орал егерь и, остановившись, повернулся к медведице, смотря ей прямо в зенки.

– Папа! – Закричала в отчаянье дочь.

– Бегите, Бога ради, – взмолился отец.

Дочь вместе с монахом бросилась к лодке, и запрыгнули в нее. Лиза трясущимися руками стала развязывать узел, но потянула как то не так, еще больше затянула веревку и от страха закрыла лицо руками. Монах Мамант стал безуспешно и тупо дергать веревку вместо нее.

Егерь между тем, пошарив руками, вытащил из заднего кармана ложку, крепко сжал ее в руке и выставил вперед заточенное остриё.

Внезапно сменившийся ветер задул егерю в спину, медведица остановилась на расстоянии одного прыжка, и не пошла дальше, подняв нос, стала принюхиваться, фыркать, мотать головой, бросая искоса взгляды на стоящего рядом с ней человека, и вдруг бросилась наутек, увязая в глине.

Егерь устало опустил руки и вернувшись в лодку, прижал к себе рыдающую от страха дочь. Пару раз пытался закурить, но у него ничего не вышло, сначала ломались спички, потом и папироса. Он плюнул и остался сидеть, смотря на воду.

– Ну, что монах, нет у тебя ни продуктов, ни вещей, – наконец вздохнул он, – все в глину вмято, теперь только археологи найдут. Поехали, что ли назад потихоньку.

Монах кивнул головой в знак согласия, с восхищением глядя на залом.

– А почему медведица ушла? – вдруг спросил он.

– Ложки испугалась, – нервно хмыкнул егерь.

– Нет, она испугалась любви, – ответил за него монах Мамант. – Я нашел, то зачем ехал. «Залом» останавливает живых, чтобы те не проскочили мимо чего-то важного, того, что они безуспешно искали.

– Рехнулся ты парень от страха, – констатировал егерь, обрезая веревку.

Лодка завелась вполоборота и снова заскользила по водной глади. А впереди, почти касаясь крыльями воды, летели с тревожным писком три кулика-перевозчика.

   

 Залом второй. Зэковский

Палый мрачно подгребал доской, изредка оглядываясь на старого очкастого зэка оседлавшего вместе с ним верхом два сбитых скобами бревна.

– Мда, попал ты дед в масть? – Наконец пробурчал он. – Всех корешей вертухаи с винтарей срезали, даже багаж мочканули. Откуда ты нарисовался только, фраер, чего–то на зоне мы тебя не видали?

– Так я вчера с этапом пришел. Смотрю все побежали, и я побежал, прыгнул, за бревно зацепился.

– «Зацепился он». У тебя как погоняло-то?

– Алексей я.

– Не, ты не Алексей, ты теперь «Леший» будешь, взялся леший невесть откуда. Эх, Серого только жалко, крепкий корешек был.

– «Серый» это Сергей что ли? – Спросил Алексей и перекрестился.

Палый мрачно оглянулся.

– А ты случаем Леший не богомол? Не надо за него лоб бить, мы его по-своему, по-босяцки помянем.

– Всё едино, Божья душа? – вздохнул дед Алексей.

– Ты фраер, мне про Бога не говори, а то скину, – Палый скрипнул зубами. – Тут понимать надо, вот бы Серый тебе пробазарил до печенок. Люди за правду потонули, ты понял?

– Не понял.

– Вот потому ботало свое и прикрой. Вся рубиловка, она по понятиям, и это не фуфло, и Бог не фраер, Он все видит, и это правда, и это тебе я – Палый сказал, понял теперь?

Дед Алексей кивнул:

– Понял.

– Ага, «понял он». Ты «понял», «на понял» не бери.

– А почему тебя «Палым» зовут? – аккуратно перевел разговор в другое русло Леший.

– Пал Палыч, я – Пробурчал зэк. – Ты готовься лучше: скоро будет брод у старой дороги и «залом Мамантова», атаман разбойников тут такой был. Там мы весь берег замостили. Нам главное залом проскочить раньше вохровцев,  они уже к нам, поди, на скамейках гарцуют.

– А потом?

– Потом нас не достанут. Я тут каждую запруду знаю, на баланах  десятки раз сплавлялись, хавчик у нас кое-где заныкан.

– А если охрана раньше появится?

– На это у нас и приблуда есть, – хмыкнул Палый и достал из-за пояса заточенную со стороны ручки железную ложку. – Называется: «смак – смерть активу».

Далее плыли молча, пока на реке после очередного поворота не открылся большой залом из бревен. Позднее лето еще цеплялось за тепло, но окружающие речку деревья уже были тронуты дымкой желтизны, залом же был похож на ощетинившиеся противотанковые ежи и не внушал доверия.

У Палого от удивления вытянулось лицо.

– Во, мы месяц назад в нем проход делали, всё забито снова. Всё, дед, давай пошевеливаться, а то амба нам. Надо баланы через залом перекантовать.

Плот, в это время с силой ткнулся в завал бревен, и течение прижало его к ним. Палый выскочил на залом, помог выбраться деду, достал заточенную ложку, и с силой вогнав ее в бревно, и держась за заточку, как за ручку, стал вытягивать бревна на залом. Однако нога зэка соскользнула со склизкого бревна, и он полетел в воду.

Дед Алексей засуетился, охая и причитая, стал протягивать зэку руку, но Палый встал на дно, вода доходила ему только до груди.

– Мель здесь, – отряхиваясь и держась за бревна, сказал зэк, выплевывая воду, – и бревна до дна набились, а то бы унесло меня под залом к ядреней фене. Эх, дед, вся наша жизнь в заломах. Да погоди ты, – зэк отмахнулся от протянутой руки деда Алексея, – у меня под ногами какая-то фиговина.

Палый нырнул, вынырнул, держа в руках сильно поржавевшее, в тине и глине старинное ружье.

– Во, Леший, обрез нашел, мамой клянусь, – Палый протянул деду оружие.

Пока Палый выбирался, дед Алексей рассматривал ружье.

– Это пищаль, еще с кремневым бойком, кто-то здесь видать давным-давно охотился.

– Все Леший, хватит базарить, брось его, толку все одно никакого, надо баланы переваливать через залом, а то времени у нас в обрез.

Палый выбрался на залом, и снова схватился за ложку, а дед Алексей за край бревна, и только начали тянуть все это на себя, как услышали тихое и ясное:

– Руки вверх.

Леший и Палый, оба от неожиданности подняли руки, и плот опять скользнул в воду. Они ожидали увидеть вохровца, но на берегу стояла девушка одетая как заправский охотник, держа их на прицеле двухстволки.

– Ты чё, шалава, … – начал было Палый.

– Заткнись гнида, пока я тебе башку шрапнелью не разнесла, – отрезала девица.

– Тебе чего, девушка? – осторожно спросил дед Алексей.

– А ты, дед, чё ли с луны упал? За две ваши отпиленные головушки, мне 100 рублей дадут, две пачки чая, да два бутыля спирта, промысел у нас такой в деревне, дедуля.

– Так давай, Маруся, шмаляй? – Палый разодрал на груди робу, обнажив выколотую икону Богородицы.

– Испужал, да мы давно не веруем, советска власть Бога отменила. Мне ваши головёшки нужны, а если, пульну, вас речка унесет, ищи потом. Вы на бережок-то выходите.

Девка стала чуть отступать по дороге, делая стволом зазывательные движения.

– Прикинь, Маруха, я иду к тебе с подарком. – Вдруг заворковал Палый, подобрал ржавую пищаль, и с ухмылочкой на губах, вихляющей походкой, двинулся по стволам на берег. Было видно, что ему не впервой перемещаться по бревнам. Дед Алексей несколько раз перекрестился и испуганно пошел вслед за зэком.

Но лицо Палого вдруг исказила гримаса ужаса, и он сдавленно прохрипел:

– Медведь…

Девка дернулась посмотреть, Палый же в два прыжка по настилу достиг ее и ударом ноги вышиб двустволку так, что та улетела в кусты. Следующим ударом приклада пищали в челюсть, девица была сшиблена с ног.

Палый сел на корточки и стал с любопытством смотреть, как девка приходит в себя.

– Ты, извини, швабра, времени у нас нету, так что придушу я тебя без удовольствия, – с сочувствием сказал он и взял девицу за горло.

В этот момент дед Алексей вдруг прыгнул на спину Палого и повалил его.

– Бегите девушка быстрее отсюда, бегите быстрей, – успел прокричать он, пытаясь удержать здоровенного зэка.

Девушка вскочила на ноги и исчезла в лесу.

Палый же высвободил руку и отбросил деда от себя. Он был буквально в бешенстве и ноздри его яростно раздувались:

– Ты чё, дед, оборзел, совсем нюх потерял.

– Не бери грех на душу, не бери, все одно убьют нас здесь. – Пятясь, оправдывался дед Алексей.

Внезапно из леса на старую дорогу опять выскочила та же девица.

– Я слышу, там кони скачут, это охрана с лагеря, у наших коней нетути. Бегите отсель.

– Не успели. – Блатарь с интересом посмотрел на девку. – Слушай, курва, уводи-ка ты лучше Лешего отсюда, раз уж он за тебя расписался. Моей головешки им хватит. Меня все одно никто тут не примет, да и куда я без корешей.

Палый махнул рукой.

Девушка понимающе кивнула и, не церемонясь, потащила старика в спасительные зеленые заросли, так, что тот даже не успел попрощаться.

Палый хмыкнул, взял наперевес пищаль и стал ждать скачущих конников, которые на разгоряченных конях выскочили на берег, и тут же начали стрелять.

Встревоженные выстрелами с деревьев шарахнулись стрекотливые сороки.

Залом третий. Казачий

Молодая селькупка, собирая грибы, вышла к реке по старой дороге, что у залома и захотела умыться, но как только по гати подошла к воде, тут же вскрикнула и отскочила от неожиданности. Прилепившись боком к заторившимся стволам, накренившись, стоял обласок, в котором лежало чье-то тело. Селькупка осторожно прошла по залому, и стала рассматривать заросшего бородой мужчину со спутанными волосами в старой грязной одежде. Левая нога его была окровавлена, но заботливо перебинтована женским  узорчатым платком, из которого торчал увядший букетик полевых цветов. В правой руке мужичина крепко сжимал пищаль. Его осунувшееся лицо кто-то изуродовал: одна ноздря была порвана, продолжаясь багровым старым шрамом, что терялся в спутанной бороде на впалой щеке. Мужчина не шевелился, и казалось, не дышал.

Селькупка вскинулась и бросилась обратно в лес, откуда привела старого деда:

– Дедушка! Там бородатый русский. Мне страшно. – Сказала она на местном наречии.

Старик, держа в руке старый лук, наложил на тетиву стрелу, и косолапо пройдя по залому, подошел к обласку.

В абсолютной тишине теплого вечера ранней осени тихонько тренькала какая-то птичка, солнце уже село, вечернее небо потухло, но ночь еще не началась, однако залом уже не был виден и чернел сплошным темным чудовищем, легшим отдыхать поперек реки.

Дед ткнул стрелой пришельца, но тот никак не реагировал на прикосновение, тогда дед  ослабил лук и тихонько потянул одной рукой на себя ружье, мужчина в обласке вдруг открыл глаза и повел ими вправо и влево.

Дед отпрянул и снова натянул лук, но мужчина закатил глаза и обмяк. Старик махнул рукой, и они вдвоем с внучкой протащили обласок вдоль залома, и вывалили бородатого мужика вместе с ружьем на берег.

Селькупка развела костер, и огоньки заплясали в щелочках настороженных глаз деда и пугливых глазах девицы. Одет дед был в парку с притороченными к ней маленькими бронзовыми фигурками, на голове его был повязан платочек, при чем концы его проходили за ушами и были завязаны под подбородком. Селькупка была в сарафане и в платке повязанном по-русски. Пока «бородатый» был без сознания, старик и девушка подкоптили осетров, и дивный запах копченой рыбы пробудил сознание раненого мужчины:

– Где я? – тихо спросил он и привстал.

– У «кащар-залом», – ответил старик.

– Откуда по-русски разумеешь? – снова спросил бородатый мужчина.

– Русий бывай, русий понимай, русий говори, еретик нет. – Вздохнул старик.

– Дед, ты схорони меня на время, казак я, государев человек. Мамонтов я, Дмитрий. «Дело и слово» у меня к Государыне, за это и убить хотят. Хочешь, я тебе за это  пищаль подарю?

Лицо деда вытянулось, его взгляд, брошенный на ружье, был красноречивей всяких слов. Инородцам запрещалось иметь огнестрельное оружие, да и русские его имели далеко не все, некоторые специально шли на службу, чтобы потом сбежать вместе с самопалом.

– Вот видишь, и договорились, – казак откинулся, устало прикрыв глаза, – Ты чего, дед, одет как шаман? Тебя самого-то как величают.

– Не, моя не шаман, шаман у тунгус, моя была тадыб. Русий поп макай, имя давай, Аласан. Моя чуйкум– Сангыт, она – Лисавет. Лисавет русий совсем мало говори, еретик нет.

– Понятно, окрестили вас – чуйкумов, это хорошо. – Совсем размяк казак.

– Дык, Маманджа, кушай, рыба кушай.

Дмитрий быстро перекрестился, и стал торопливо есть. Старик, внимательно наблюдавший за каждым его движением, перекрестился тоже, только кулаком. Насытившись, казак отрыгнул и посмотрел на селькупку, которая, пока он ел, наблюдала за ним, открыв рот, с чувством в котором смешивался ужас и восхищение. Заметив на себе взгляд гостя, девица окаменела да так и сидела, застывши, не поводя даже глазами. Обстановку разрядил старик, посмотрев на них обоих, крякнул и сказал:

– Дык, бери Лисавету Маманджа. Жену бери, ясак давай, дети делай, богат делай, еретик бойся.

– Ты это дед, брось, – встряхнулся Мамантов, – девка она ладная, но не нельзя мне жениться, казак я, обеты товарищами перед походом давал. Жены не иметь, пока еретиков не будет. Уразумел?

Дед кивнул:

– Еретик нет.

– Вот и хорошо, все дед пойдем отсюда, веди меня в свою юрту.

Димитрий пытался подняться, но тут же, охнув, сел обратно.

Дед Сангыт деловито развязал тряпку и стал осматривать ногу казака, горестно мотая головой.

– Твоя ходи нельзя, юрта далеко, моя твоя лодка река плыви. Ночь плыви нельзя, утро плыви, ночь у «кащар-залом» отдыхай.

– Дед, да ты чего, – заметался казак, – нагонят мои товарищи, «слово и дело» у меня к самой Государыне.

Однако действительно уже почти стемнело, идти казак явно не мог, а плыть ночью по извилистой речке не было никакой возможности.

– Ладно, дед, даст Бог пронесет, и мне еще набраться сил надо, как только посветлеет, отправимся. Лодка-то у тебя есть?

Дед что-то сказал Лисавете по-селькупски, и она из придорожных кустов вытащила здоровенный обласок и задвинула его обратно. Затем дед и внучка еще поговорили, и девушка под обрывом стала выкапывать углубления для ночлега.

– Слушай дед, нам надо засеку создать, под обрывом спать хорошо, а воевать плохо, никакого обзора. Давай на заломе ее сделаем, я тебе подскажу как. Береженого Бог бережет.

Сангыт мало что понял, но казак с помощью палки прихромал к залому, и дед под его руководством при свете костра стал длинным ножом затачивать жерди и втыкать их несколькими рядами в глину перед заломом, оставляя проемы под бойницы.

– Вишь как попереломало-то все тут, а ведь росли себе деревца на своих местах, – вздохнул казак, оглядывая нагромождение бревен.

– Кощар ломай, – прокомментировал старик.

– Это что за «кощей» такой?

– Не, Маманджа, – «кощар». У русий «мамонт», у чуйкумов «кощар» называй. Кощар под землю живяй, не помирай, старый кощар залом ломай. Кощар увидай, под землю живяй, никогда не помирай, плохо не помирай.

– Темнишь ты чего-то, шаман, как это не помирай?

Сангыт обреченно развел руками:

– Не помирай, еретик бывай.

Казак ничего не понял и махнул рукой. В это время у обрыва вдруг вскрикнула Лисавета и позвала деда. Тот удалился, но вскоре вернулся, держа в руках странную вещь. Это был крылатый железный шлем с тонкой золотой инкрустацией по ободу и с изображением головы странной птицы, так что сам шлем был похож на взлетающего филина. Казак присвистнул, рассматривая своеобразный головной убор. Сначала надел его на деда, но его голова утонула в нем, казаку же шлем пришелся прямо в пору.

– Во, дед, даже снимать не хочется, это откудава такое?

Сангыт пожал плечами:

– Еретик теряй, Лисавет находяй.

– Тьфу ты, опять про тоже. Однако ладно сварганенный колпак.

Казак снял шлем, еще раз посмотрев на него, вздохнул и повесил на торчащий кол.

Поделав еще некоторое время засеку, они отправились спать. Лисавета к тому времени вырыла в песчаном береге три ниши, застелила их лапником, прикатила к входу бревно, подложила под него угли, и бревно потихоньку тлело, отдавая всю ночь свое тепло. Казак положил рядом с собою пищаль, старик – лук со стрелами, а девушка – корзину с грибами.

Утром их разбудили какие-то перекрикивающиеся голоса и громкий смех приближающихся людей.

Дмитрий Мамонтов быстро вскочил и, опираясь на палку, выглянул из-под обрыва, чтобы тут же присесть. После чего бросился к деду.

– Во дела дед, догнали они все-таки меня. Это плохие люди, старик, еретики. Они хотят бунт в Сибири поднять, чтобы отложиться от Государыни, а я узнал. Вот только порохового зелья  у меня всего на три запала. Давай скорей свою лодку. Пока не поздно.

Старик мгновенно вскинулся и разбудил дочку. Лисавета бросилась к берегу, стала подтаскивать лодку к воде, в этот момент раздался выстрел и Лисавета громко взвизгнув, спряталась за обласок.

– Все дед, двигаем на засеку, я их отвлеку.

– Здорово, товарищи, – крикнул казак, отступая к залому, – я вижу, вы за мной пришли, и вот я здесь.

Со стороны берега послышались радостные крики:

– Мамонтов! Ты что ли? А мы знали, что ты где-то здесь, залом тебя остановит. Сдавайся, выходи добром, нас здесь человек восемь, –  закричал некто, и над берегом показалась фигура казака огромного роста.

Мамонтов как раз успел залечь с дедом за частокол и взял в руки пищаль:

– Щас, выйду, погодь немного, – крикнул он, положил на полку ружья порох из поясного мешочка, выставил ствол в прорезь и щелкнул кремниевым замком. Сангыт во все глаза следил за действиями казака. Его уши разодрал ужасающий грохот, и длинный огненный язык с конца ствола мелькнул в его узких глазах. В ответ послышался чей-то вой, ругань, угрозы.

– Во как, кажись, попал, – крякнул  казак, стал чистить ствол и доставать второй запал.

Пока он ковырялся со своим самопалом, с холма ударил целый залп. Мамонтов вдруг ахнул и отвалился от бойницы. Старик бросился к казаку и увидел, что его правое плечо пробито и кровоточит.

Лисавета тем временем, прикрываясь обласком, стащила его в воду и пришвартовала к залому, стоя по пояс в воде. Увидев раненного казака, она быстро забралась на залом, сорвала платок и стала перевязывать раненному  плечо.

– Сдавайся, Мамонтов, мы тебя не боимся, все одно словим, а ты пока подумай, а то от тебя, дурака, погибать не охота, – опять закричали с берега.

– Лисавет, уноси Маманджу от еретик, плыви до юрты, во дела, – почему-то по-русски сказал ей дед Сангыт.

Старик осторожно снял с пояса казака мешочек с порохом, высвободил пищаль из его рук и прижал ружье к себе:

– Давай Лисавет, русий отправляй.

Лисавета по залому подтащила казака к обласку, опять спрыгнула в воду, и, перевалив тело в обласок, запрыгнула в лодку, оттолкнувшись от бревен. Обласок бесшумно заскользил по течению.

– Ну все Мамантов, надоело нам ждать, выходим, будешь стрелять, тебе же хуже.

Старик затаившись за частоколом, и стал повторять действия казака: закатал пулю, насыпал пороху, взвел курок, положил ствол пищали в бойницу, прицелился и выстрелил. Раньше он никогда не стрелял и от неожиданности, испуга и резкого толчка, отпрянул, его руки разжались, и пищаль полетела в воду. В ответ он услышал ругань и снова залп, но пули, к счастью прошли мимо.

В это время Лизавета, услышав выстрелы, быстро пристала к берегу, в последний раз посмотрела на раненного: он был бледен, без сознания, но дышал ровно и рана перестала кровоточить. Лизавета быстро сорвала несколько цветочков, вырвала из головы прядь волос и, перекрутив ими букетик, положила его на грудь казака. Затем с силой оттолкнула обласок, а сама, одной ей известной тропой по берегу, побежала на помощь деду.

Старик между тем грустно смотрел на воду, потом почесал бороду, посмотрел на лук со стрелами, но отложил его в сторону. Тут взгляд его упал на колу  висящий боевой шлем.

– Дык, русий, стой, не стреляй, еретик нет, еретик убегай. Смотри, что моя есть, – старик поднял над собой крылатую железную птицу. – Бери себе, моя не надо.

Старик пошел к казакам и те с удивлением выглядывая, рассматривали диковинный шлем.

В светлеющем небе поднимался вверх огромный светлокрылый коршун, и над головами людей раздавался его подымающийся ввысь клёкот.

    Залом четвертый. Тунгусский

Для Рэна прибытие вождя Сэнга на берестяных обласках с немногочисленной свитой было полной неожиданностью, да еще вместе с юной дочкой Элой. Визит мог быть оправдан: Рэн строил здесь, у Мамонтового залома заслон против тунгусов. Но работа только началась: необходимо было укрепить сам залом, связав его, добавив бревна; врыть в дно реки острые колья; нарыть по берегам подземные ходы, откуда лучники могли бы поражать врагов; подрубить стоящие на берегу сосны, чтобы внезапно при нападении обрушить их в реку и многое другое. И потом, именно из-за слухов, что дочь вождя влюбилась в Рэна, он и был сослан на дальний форпост, для защиты боевой тропы, проходящей через Мамонтовый залом. Если бы вождь хотел посмотреть укрепления, он бы прибыл с пышной свитой; если бы хотел его арестовать, то с целым отрядом, но в любом случае без дочери.

Рэн дал распоряжение, показывать вождю, что угодно, но задержать его, сам же бросился на берег и стал спешно надевать жаркую поддевку, кольчугу из роговых пластин, и огромный крылатый шлем, подобный взлетающей птице. Перебросив через плечо разукрашенный лук, он внезапно появился перед вождем Сэнгом и его дочерью.

Элла, заметив его, только сдержанно кивнула, но глаза выдали ее с головой. Лицо же вождя Сэнга было непроницаемо. Приняв приветствие от полководца, он сразу отклонил его желание показать строящиеся укрепления и отвел в сторону, оставив дочь у залома в окружении охраны.

– Плохи наши дела, – сразу начал вождь, – с запада в Орду вторглись угры, пока у нас временное перемирие, но положение очень опасное. Я могу сказать тебе честно, в войсках зреет измена. Тунгусы на востоке пока сидят смирно, и ты, я знаю, никогда не предашь меня. Я хочу спрятать у тебя дочь, если что случится, бегите на юг, к степнякам, и собирай оттуда войско.

Рэн даже растерялся от такого поворота. Он, конечно, тоже знал достаточно, но не думал, что положение настолько безнадежно. Впрочем, скрыть принцессу не доставало труда: в глубине леса у них было достаточно вырыто потайных убежищ, в которой легко можно было спрятать не только девушку, но при желании и небольшое войско.

– Я все сделаю, как ты скажешь, – после некоторого раздумья подтвердил свое согласие Рэн.

– Тогда забирай дочь.

Сэнг замолчал, изучая взглядом не законченные фортификационные сооружения на заломе. Не двигался и Рэн.

Стояла поздняя осень, листья с деревьев почти осыпались и только кое-где трепетали желтые и красные пятнышки.

– Мне надо возвращаться, – наконец сказал Сэнг, – для смертного все должно кончится во время, если он не хочет превратиться в кощара, или мамонта, как его называют угры, – добавил он как бы не к месту.

Сэнг, вместе с Рэном вернулись к обласкам, и Рэн, сдерживая радость, давал короткие распоряжения своим воинам. Внешне они с Эллой даже не взглянули друг на друга, но когда она с сопровождающими уже поднималась на берег, он не выдержал и украдкой, под видом поправления обуви, посмотрел ей в след. Это и спасло ему жизнь: несколько стрел просвистело над его наклонившейся головой. Другим повезло меньше, и несколько воинов, сидевших в обласках вождя, попадали в воду.

Прямо на него бежал перепуганный воин и орал без перерыва:

– Там тунгусы, на берегу тунгусы,…- и это были его последние слова.

Рэн среагировал мгновенно. Он сорвал с плеча лук и прикрыл собой Сэнга, с необыкновенной быстротой вращая лук, держа его за центр, так, что образовался один гудящий круг  и стрелы не только не могли перелететь через эту преграду, но многие переламывались в этой мельнице. Вращая таким образом оружие, Рэн с Сэнгом отступил к берегу. При этом он успел пару раз оглянуться, ища глазами Элу, но на берегу не увидел уже никого.

Тунгусов тоже не было видно, но град стрел сыпался из-за кустов противоположного берега, и только сектор их обстрела переместился с залома вглубь берега.  Видимо, разведка тунгусов обнаружила их заставу и решила неожиданно атаковать залом, пользуясь тем, что их никто не ожидал. Либо еще худшее, кто-то подсказал тунгусам, где стоить поджидать вождя и его дочь с малочисленной охраной.

Своих людей Рэн сначала тоже не увидел, кроме мертвых, но потом, то тут, то там стал замечать затаившиеся в воде у залома и на берегу фигуры, явно парализованные страхом.

Он успел вступить на берег, когда по залому, дико улюлюкая, бросилось в атаку несколько десятков тунгусов с обнаженными пробойниками.

Рэну же, ничего не оставалось, кроме как встретить всю эту ораву лицом к лицу. Выхватив из-за пояса короткий клевец, он метнул его в ближайшего бегущего тунгуса, затем выхватил короткий меч и поразил им еще двоих.

Впрочем, тунгусы суетливо толпились, мешали друг другу и некоторые из них поскользнувшись, попадали в воду.

Сам Рэн щита не имел, и был бы, несомненно, убит, если бы не его знаменитая кольчуга, в которой пластинки из рогов и костей лося были нашиты двойным слоем и изумительно подогнаны одна к другой. Одна из стрел ударила прямо в панцирь Рэна, туда, где был изображена личина священной птицы Лаберы, а другая, пройдя по касательной, сорвала несколько роговых пластин с кольчуги.

Впрочем, сдерживать эту ораву в одиночку Рэн не мог и постепенно отошел к своим. Все понимали, что пропускать на берег тунгусов нельзя, это будет равносильно поражению, ибо их было значительно больше, однако все же тунгусы прорвались.

Часть из них продолжая наседать на Рэна, оттеснила его вправо, другая часть оттеснила Сэнга влево, а остальные бросились на берег, туда, где скрылась Эла с провожатыми.

Рэн, блокированный нападавшими ничем не мог помочь вождю, и вскоре увидел как под торжествующие крики Сэнга схватили, заломили руки и, приставив нож к горлу, повели выше на берег, где стали кричать, что если все не сложат оружие, Сэнг будет убит. Впрочем, сопротивляться было и так бесполезно, бой прекратился и тунгусы с усмешкой ждали, когда все сложат оружие, готовя ножи для снятия скальпов.

В это время на высоком лесистом берегу показалась Эла. Она шла в одиночестве к тунгусам и, крича на их языке, чтобы они не трогали отца.

Рэну в голову ударил жар, и, воспользовавшись всеобщим расслаблением, он, раскидал преграждавших ему путь тунгусов и бросился к Эле. Достигнув песчаного обрывистого склона, он проворно поднялся по нему, и схватившись за ствол сосенки, хотел уже одним прыжком выскочить на поверхность, но в этот момент в икру его ноги впилась одна из пущенных ему вслед стрел. Рэн наваливаясь на край берега всей грудью, беспомощно повис, и увидел как одни тунгусы, уже окружили Элу, а другие бросились к нему, поблескивая мечами.

Когда с десяток человек столпились возле обреченного Рэна, неожиданно почва под их тяжестью не выдержала, и большой пласт подмытого берега вместе с несколькими соснами съехал к реке.

Рэна удачно не подмяло под оползень, тогда как тунгусы скатились почти к самой воде. Только его крылатый шлем слетел с головы, и его где-то засыпало песком. Богатырь оперся на ствол обрушившейся сосны, обломал стрелу, торчащую из ноги, и, выдернул ее, собираясь снова броситься вверх. В этот момент всеобщий  крик ужаса заставил его вздрогнуть и поднять голову:

– Кощар!!!

Когда Рэн увидел это, он похолодел. Прямо на него, наполовину выглядывая из отвесного склона, блестев бивнями, смотрела на него огромная волосистая голова мамонта.

Тунгусы, гонимые ужасом побросав оружие и добычу, толкая друг друга, бросились через залом на противоположный берег. Войны же Сэнга просто попадали ниц. Сам же Сэнг, сохраняя невозмутимость подошел к мамонту, поклонился, снял с головы и бросил к его бивням свой витой золотой обруч, символ власти.

Затем он подошел к Рэну и положил ему руку на плечо:

– Рэн, отдай мамонту свою кольчугу, и пойдем. Надо уходить, теперь тунгусы сюда не сунутся, кощар будет охранять тропу, – тихо сказал он.

– Я уже отдал ему свой шлем, – ответил полководец, встряхнувшись, и найдя глазами невредимую Элу.

В наступившей тишине было слышно, как красноголовый дятел выдалбливал из мертвой соснины жирных личинок короеда.

     Залом пятый.  Мамонтовый

На высоком берегу реки показались одетые в шкуры фигуры старика, мужчины и девушки. Падал снег, который, впрочем, тут же таял, поскольку переходил в холодный моросящий дождь. Старик шел налегке, опираясь на суковатую палку, или даже дубину; мужчину отягощал тяжелый бурдюк; а девушка несла в руке длинное копье, из-за её плеча высовывался боевой лук, на кожаном поясе висело несколько различных по длине медных мечей или ножей. Прежде чем спуститься, старик некоторое время рассматривал противоположный берег и подходы к залому. Мужчина в это время устало опустился на поваленное дерево, снимая с плеч тяжелую ношу, а девушка, заинтересовавшись старым кострищем, ковыряла пепел острием копья.

– Что это такое, дед Эн? – спросила девушка, подобрав в кострище и протягивая старику некий предмет. На ее руке лежал обожженный каменный нож. Старик взял его и задумчиво стал рассматривать со всех сторон.

– Молодец, Ле, ты нашла очень ценную вещь, я думаю, она нам пригодится, – сказал он.

Девушка Ле взяла находку из его руки, и сделала несколько замахов.

– Что в нем ценного? – удивилась она, –  В бою этот нож почти бесполезен, им можно только скальпы снимать или освежевать туши. Другое дело медный нож, он намного крепче, легче и удобнее каменного.

Ле отдала оружие старику, сама выхватила из кожаных ножен медный тесак и несколько раз резанула им воздух.

– В камне сила предков. – Ответил Эн, пряча каменный нож за пазуху. – Он не так бесполезен, как тебе кажется, это оружие не для брани, а для мира. Металл холоден, в нем нет души, поэтому он зол и им легко убивать, камень же теплый и добрый, он живит.

– Как же он может живить? – впервые откликнулся уставший мужчина. – Это все-таки нож.

– Это не просто нож, но нож жертвенный. Жертва сама идет к нему, Эй. – Продолжил старик.

– Отродясь такого не видывал, ведь дичь надо преследовать, а не ждать, когда она придет сама. – Пробурчал недовольно себе под нос мужчина по имени Эй.

– Пойдемте, нам нужно идти как можно быстрее, пока светло. На той стороне могут жить мамонты, и лучше миновать их территорию до ночи.

Оглядевшись вокруг, они стали осторожно спускаться по склону к еще не замерзшей реке, как раз где огромный залом из поваленных деревьев преграждал русло и образовывал естественный мост.

Передвигаться по залому приходилось очень осторожно, бревна обледенели, и мокрый снег делал их еще более скользкими, а хаос ветвей и корней, припорошенных снегом, таил в себе опасные провалы. Дойдя до середины, они остановились передохнуть.

– Деда Эн, а ты видел когда-нибудь мамонта? – спросила Ле.

– Нет, доча, но мы идем по очень старому залому, и на той стороне их земля. Это опасные и странные существа, с ними лучше не связываться, поскольку они неуязвимы. Но теперь нам нужно идти.

– Деда Эн, но неужели у них нет слабых мест? А что же делать, если нам встретится мамонт? – снова спросила девица у старика.

– У них нет слабых мест, кроме одного. Наше оружие не в силах пробить их шкуру. От мамонта нельзя спрятаться ни под водой, ни на дереве, и убежать от него невозможно. – Ответствовал старик. – Они душат хоботом, протыкают бивнями, топчут ногами, и они чрезвычайно умны. Мамонты хозяева этих мест, и нам лучше смириться пред ними.

– Как это смириться? А если он бросится на нас, и захочет растоптать? – не унималась Ле.

– В таком случае лучше лечь на землю, и претворится мертвыми, ожидая своей участи. – Терпеливо объяснял дед Эн.

– Ну, уж нет, – возмутилась девушка, – я буду вас защищать до последнего, в этом мой долг.

– Ты не понимаешь, Ле, – остановил её дед Эн, – мамонт это бог, нельзя противиться божьей силе.

– А раньше ты говорил, что Бог везде, и нигде его конкретно нет? – пробурчал недовольно Эй.

Старик снисходительно посмотрел на мужика.

– Бог-то везде, и Бог не мамонт, но в мамонте его сила, поэтому никогда не смотрите мамонту в глаза, иначе вы умрете, а ведь нас осталось и так мало, и мы должны дойти до лучших мест.

– А еще раньше ты говорил, что от мамонта самая почетная смерть, – продолжил ворчать Эй.

Старик Эн внимательно посмотрел на него:

– Смерть всегда идет за нами, и всегда ждет нас впереди. – Старик некоторое время помолчал, шевеля густыми бровями. – Почетна смерть от бога, если ты готов к ней. И это есть слабое место мамонтов, его готовность к жертве. Это странное свойство мамонтов, они не хотят жить долго и всегда готовы умереть. Пойдем дальше.

В молчании путники прошли почти весь залом. Старик стал тревожно прислушиваться, но ветер, закрутивший небольшую пургу, так шумел в ветвях деревьев, что кроме его шума ничего не было слышно.

Старик принялся выуживать из холодной воды мокрые ветки и кидать их на берег, чтобы не увязнуть в топкой прибрежной глине.

Первой на ту сторону быстро перебралась вооруженная до зубов девица Ле. За ней двинулся Эй, но оступился и увяз по колено в жидкой глине.

В это время послышался какой-то треск, и на противоположном берегу показался молодой мамонтенок. Подойдя к краю, он поскользнулся на снегу, и кубарем, покатившись по склону, с плеском плюхнулся в реку возле самого залома, подняв кучу брызг. Течение тут же подхватило его, ударило и потянуло под бревна, и только то, что он успел схватиться хоботом за торчащий сук бревна, спасло его от неминуемой смерти.

Ле издала гортанный вскрик, что-то среднее между визгом радости и боевым кличем, растерявшийся же Эй неуклюже завяз в глине еще больше. Не обращая на него внимания, Ле бросилась к мамонтенку.

– Назад Ле, назад на берег, быстро! – перекрикивая ветер, заорал старик Эн и перегородил девушке дорогу.

Наконец мамонтенок смог закинуть передние ноги на бревна и освободил хобот. Как только он это сделал, тотчас трубно загудел, и в это же время ему с берега откликнулся ужасающей силы рев. Люди подняли головы и увидели на высоком берегу разъяренную мамонтиху, от удара ног которой дрожала земля.

Ломая деревья, мамонтиха съехала со склона, но неверная зыбкая прибережная глина не выдержала тяжести туши и животное по брюхо провалилась в нее. Опираясь на огромные бивни, мамонтиха старалась выбраться из западни.

– Быстро на берег! – снова крикнул старик.

Девушка, больше не колеблясь, бросилась обратно, на ходу вытащив за шиворот Эя, и вместе с ним пронеслась мимо мамонта на высь берега, всего в нескольких шагах от молотящего хобота и устрашающих бивней.

Старик спокойно отправился прямо к мамонтенку и достал из-за пазухи каменный нож.

Мамонтиха в это время сделала невероятное усилие и, вырвавшись из глиняного плена, ломанулась к залому.

Когда огромная туша рухнула в реку, то от такого удара залом разлетелся в щепки и деревья вместе со слонами поплыли вниз по течению.

Старик тоже оказался в воде, но он быстрее мамонтов поплыл к берегу, потому как мать помогала своему детенышу выбраться на сушу.

Пока мамаша вылазила вместе с детенышем из воды, старик уже был наверху рядом с девушкой и мужчиной, а в спину им снова ударил жуткий трубный рев.

– Сейчас мамонт поднимется, – твердо сказал Эн, – у вас есть немного времени, бегите вон за те деревья, лежите и не двигайтесь, чтобы не случилось.

– Я не оставлю тебя деда. – Сказала Ле.

Эн покачал головой.

– Бегите, мамонт готов для жертвы, он беззащитен, – ответил Эн.

– Я сказала, что не оставлю тебя, – воинственно повторила Ле.

– Ты чего, так ничего не поняла? Не слышала, что тебе сказали дед? – вдруг рявкнул Эй.

Ле бросила на него изумленный взгляд, от растерянности кивнула, и, увлекаясь его неожиданной силой, бросилась к деревьям.

Последнее, что увидела Ле, перед тем как ее накрыла рука осмелевшего Эя, пролетающую стайку синичек, и силуэт старика, над которым вырастал волосатый холм мамонтовой головы.