Живые камни

Я давно хотел что-нибудь написать об Александре Гельевиче Дугине; или ему написать; или про него; а может быть против него, но то сил не было, то желания, то времени. Спровоцировала меня на этот текст «Эволюция парадигмальных оснований науки», вернее, один отрывок со страницы сорок четвертой:

«Парадигма луча сопряжена с уникальной теологией тех традиционных форм, которые называют «религиями откровения» или «монотеизмом».

В книге А.Г. Дугин предлагает этакую геометрическую эволюцию парадигм, где мифология представлена в виде «круга», религии откровения в виде «луча» и наука в виде «отрезка», и все они постепенно переходят друг в друга. Политеизм цикличен как круг; монотеизм имеет начало и устремлен в бесконечность как луч; а наука мыслит конкретными категориями, как отрезок.

Однако эта «парадигмальная эволюция» меня почему-то категорически не устраивала. В первую очередь из-за соотнесения «монотеизма» с «лучом».  Подобное представление о монотеистической парадигме может быть и могло возникнуть при поверхностном взгляде на религии откровения, но после христианства очевидность того, что парадигмой монотеизма является Крест, как мне думается, не вызывает сомнения.

То, что ни иудаизм, ни ислам не приняли этого парадигмального символа, говорит только о недостаточной глубине проникновения в суть монотеистического откровения, и тем более Александр Дугин, как христианин, просто по необходимости должен был видеть это парадигмальное основание монотеизма.

Тем более, ни монотеизм вообще, ни христианство в частности никогда ни ставили «религию откровения» в эволюционный ряд исторического развития, но если и вели речь о парадигмах, то всегда себя позиционировали как «парадигму парадигм», то есть выводили из любых эволюционных процессов. Христианство всегда себя мыслило над историей и уж тем более христианство не мыслило себя как некий этап исторического развития, ни во временном, ни в смысловом пространствах. Такое местоположение христианству скорее обозначала оккультная мысль, и с ее желанием выдавать желаемое за действительное.

Тем не менее, мне думается, что «парадигмальная эволюция» существует и что возможно описать геометрическим образом изменение парадигмы, и соответственно порождаемых ею глобальных культурно-исторических феноменов. Другое дело, что Дугин положил в основание этой эволюции достаточно слабый принцип «ограниченности». Мол, мифологическая парадигма безгранична в своем цикле; у парадигмы христианской есть граница начала, и получается луч; а у парадигмы научной есть граница в начале и конце, то есть отрезок. Такое ощущение, будто Дугин рассматривая некую «умную картину» не совсем четко различая ее принципы.

Можно предположить, что Дугин за «ограниченность» принял процесс уменьшения смысловой размерности. Все же «размерность» более общее понятие, чем «граничность».  Принцип изменения размерности более подходит парадигме, чем геометрическая ограниченность. Если принять, что в основании изменения парадигмы лежит уменьшение ее размерности, то тогда дело не в том, что появляются новые границы, мол, у мифологии их нет, в средневековом христианстве она одна, а в новое время – две, а в том, что граничность наоборот вырождается с уменьшением смысловой размерности. Тогда-то становится яснее, что речь идет не об «эволюции парадигмы», а о регрессивных процессах, то есть об ее «инволюции», что уже более адекватно даже с точки зрения традиционализма. Ведь странно слышать от последователя Традиции утверждение о некой эволюции парадигмы, поскольку учение о «деградации Традиции», основание традиционализма.

Итак, представим инволюцию парадигмы в виде последовательно уменьшающейся размерности условного смыслового пространства:

– трехмерное парадигмальное пространство;

– двумерная парадигмальная плоскость;

– одномерная парадигмальная линия;

– нольмерная парадигмальная точка.

За каждым таким парадигмальным «инволюционным этапом» стоит своя относительная мировоззренческая полнота. Очевидно, что за парадигмальным пространством стоит архаика, за парадигмальной плоскостью мифология, а за парадигмальной линией – наука, парадигмальная же точка есть постнаука.

Архаика, мифология, наука и постнаука обозначение не исторических этапов, а типов мышления, связанных с той или иной инволюционной парадигмальной ступенью, хотя при желании можно осуществит и их корреляцию с историческим процессами продуцируемые деградацией парадигмы.

Архаика это парадигмальное пространство по причине своей полной неограниченности и отсутствия ориентиров. Взаимная диффузия смыслов не признающая никаких границ и распространяющаяся во все стороны. В некотором роде это смысловой первичный логосный бульон, те архитипичные воды, что захлестывали первобытный мир и которые затопили его в конце концов смысловым потопом. На библейском материале это каиновское и рафаимское мышление.

Мифология начинается с проведением первой границы, так что появляется число и мера, понятия и образы. Начинают ветвиться божественные генеалогии, совпадающие с космологией. Фактически мифология это пространственный срез архаического пространства, поэтому мифологий бесчисленное множество, и они совершенно с собою не совпадают, ведь через произвольный объем можно провести бесчисленное множество срезов. По Библии это человечество после вавилонского столпотворения с разделением языков.

Наука  в своем поиске единой универсальной формулы есть линия, через которую проходят все мифологические плоскости, поэтому наука может без труда обсуждать любую мифологию, являясь вырождением любой мифологической картины. Началось это с Платона и продолжается по сей день.

Постнаука есть парадигмальная точка, в которой любая наука найдет себе начало, ибо через точку можно провести бесконечное число прямых. Это точка, в которой произойдет распад всякой структуры на несвязанные между собою атомы, что и будет парадигмальным концом мира.

Интересно, что существует некое тождество нулевой точки и бесконечного пространства. Конечно, бесконечность отличается от нуля, поскольку ноль включает в себя бессчетное число бесконечностей, но и ту конкретную бесконечность, которую мы имели в виду. Говоря по-другому ноль это чистая возможность, а бесконечность всевозможные реализованные возможности. Именно поэтому постнаука будет являться адекватной манифестацией архаики, так что архаика в постнауке найдет свое воплощение в виде антитипа, что развоплотит все структуры, что насоздавало человечество за свою историю. Парадигма свернется в точку и станет неразличимой.

Крест так же есть соединение нуля и бесконечности, где бесконечен все же человек, а Бог парадоксально обладает нулевой размерностью, что в богословии называется «кенозис». Поэтому Бога как бы нет. Любая размерность, как и мера, есть отношение бесконечности к нулю, как математическое обозначение первичного сдвига, без которого не может быть ничего явлено.

Хотя, скорее всего, Бог обладает нулевой размерностью даже не столько из-за кенозиса, сколько отсутствие в Нем всякой размерности. Кенозис же связан со снисхождением Христа, который определил ту абсолютно единственную точку, которая становится истоком Креста.

Отсюда понятно, почему богоявление не совпадает с богообщением, иначе было бы схлопывание и исчезновение всего. Именно поэтому в Церкви два престола-жертвенника. Именно поэтому во Христе две природы, и две воли, а человек двусоставен: тело и душа. Зазор между Богом и человеком парадигмален. И этот парадигмальный зазор есть Небесное Царство, пространство для личности. Человек сообщаясь с божественным не растворяется в Нем и Бог не поглощает человека, но существует личностное движение как Бога к человеку, так и человека к Богу. Личность же, несомненно пространственна, поскольку это всегда отношение, а отношение есть протяженность.

Сам человек совершает грандиозные усилия, чтобы нивелировать эту двусоставность, разорвать парадигмальную связь с Богом, явить себя как самобытное существо, для чего и уменьшается размерность парадигм, совершая парадигмальную инволюцию, и у него это получится в рамках постнауки, правда за счет того, что в человеке вычерпывается вся его человечность, да и сама парадигма превратится в некую виртуальную точку.

При этом важно, что и парадигмальные лучи и парадигмальные отрезки ищут своей определенности в крестовидной системе координат, через что закрепляются и могут быть основанием для возникновения научных парадигм.  Лишь постмодерная точка, старается уйти от всякой системы координат, расшатывая все, чего касается, расшатывая и себя. При этом вопреки принципу дополнительности все более неопределенным становится не только местоположение, но и импульс (скорость), из-за чего она ускользает от каких-либо прогнозов, просто превращаясь в улыбку Чеширского Кота. Топологически и содержательно эта точка представляет собой дырку от бублика, а динамически – черную дыру, засасывающую в себя все и вся. Так постнаучная парадигму в виде черной точки, обессмысливает все, втягивая в ад, не только духовно развращая, но и буквально выворачивая всякую парадигму.  В отличие от той единственной точке на Кресте, что ведет в Царство Небесное.

Что же в таком случае делает монотеизм выпадающим из этой эволюции парадигмы, и почему христианство может заявлять о себе как о парадигме парадигм и делегировать себя как адекватное и целостное выражение монотеизма? Очевидно только при условии включения в себя всей этой описанной парадигмальной цепочки, от парадигмы пространства до парадигмы нуля. Геометрическим образом этой «надпарадигмы» или «парадигмы парадигм» и является Крест (но не как не луч, который соответствует скорее оккультной научности).

Крест, как две ортогональные прямые соединяющиеся в одной точке как раз задают пространство сравнения парадигм. И тут дело не в «лучах», поскольку под Крестом не обязательно видеть и две линии, и не обязательно пересекающиеся ортогонально, но обязательно пересекающиеся в одной точке. Так и задается христоцентричность всего комплекса православного богомыслия. При этом точка пересечения – это уже не «постнаучная точка» в виде черной дыры, куда втягивается всякая теория и где она перестает работать, а наоборот, – место богоявления, и место встречи христианина с Богом, место богообщения. Смысл в том, что подобная конфигурация задает отношение как таковое. Христианская парадигма есть парадигма отношений парадигм, их коммуникаций.

Отношение весьма неприятно любому всеединству, стремящееся все свести к «атому» и единому началу. Христианство же постоянно двоится или лучше троится, поскольку «двоицы» не бывает без «троицы», ведь двое вступающие в отношение имеют третьим само отношение.

Странным образом, Дугин проходит мимо именно христианского осмысления Креста как парадигмы, а если и говорит о Кресте, то углубляется в его языческие и даже архаические интерпретации.

Так в другой своей книге – “Философия традиционализма” на сотой странице, он пишет о Кресте, точнее о “кельтском кресте”, как об универсальном символе, и даже как о “парадигматическом” языке, как о первой кодификации сакрального пространства и времени, но в странной интерпретации, совершенно не относящейся ко христианству. Ясно, что Крест в виде парадигмального знака мыслился и мифологией, но он там служил скорее фактором смыслового ориентирования, чем взаимообщения, поскольку мифология избегает всеобщего общения, и ее задачей было построение множества соотносящихся монологов, ибо во всеобщем общении боялась хаоса архаики. В этом и состояла суть трагедии мифологии и трагедия лежала в основе мифологического мышления, потому как в мифологии все говорили друг с другом, но никто не общался, и не должен был понимать другого.

Мифология с точки зрения архаики – это распад универсума, а с точки зрения самой мифологии – защита от ужаса всесмешения архаики за счет создания структурированных миров. Причем политеизм ключевой момент в этом процессе. Чем больше богов, больше понятий, тем лучше, но это не набор случайных элементов, это именно создание системы, где все боги связаны генеалогией. Если мифологии были бы диффузны между собою, то они превратились бы опять в архаику, поэтому у каждого народа свой полный набор богов, а желательно у каждого племени, или у каждого рода, а лучше у каждого человека, и главное, чтобы их имена не повторялись и системы не были похожи. Собственно это и есть язычество как формирование языков. Чем больше языков, тем лучше, и тем дальше от архаики. «Яблоко архаического греха познания добра и зла» мифология кромсала как капусту во всех направлениях. Если архаика видела в структуре врага своему мышлению, то мифология – спасителя. Поэтому все структуры мифологичны.

Но наука в попытке составить общий мифологический корпус, на самом деле разрушает мифологическое мышление, ибо мифомышление как раз боролось с общим мифологическим корпусом через создание раздельных мифологий. Наука же пытаясь все увязать между собой, превращается в постнауку, уходя на самом деле от смысла мифологий.

Здесь, как мне думается и кроется беда науки. Наука ищет и находит в каждой мифологии структуру. Правильно, она там есть. Но потом наука начинает эти структуры сравнивать и пытаться слеплять, но духи замененные структурой теряют свой язык. Боги всегда разговаривали друг с другом, но никогда не думали, что между ними есть что-то общее, потому боги и были героями покоряющие и разрывающие женоподобное чудовище архаики.

Когда же наука, ища основание всех структур, стала подходить к вожделенному «атому», то тут же впала в глубочайший кризис. Это кризис «квантовой механики» и «теории относительности», потому как наука не может работать в «точке» не изменив кардинально своей парадигмы. Поэтому «прямую линию науки» трясет, выворачивает, кривит, поскольку она боится отказаться от «научных характеристик»: однозначность, определенность и правильность, так подходящей для «прямой». И правильно боится, поскольку тогда перестанет быть наукой. Нет ей пути и в мифологию, ибо наука не может допустить множественности оснований. Для самой мифологии наука видится как ее вырождение, а для науки мифологическое мышление бьется в родовых муках пытаясь понять очевидные вещи, что множества богов нет, а есть только так называемые законы природы. Но каково основание этих законов природы? Наука не знает. Знает это только постнаука. Точку не корежит.

Христианство коммуникативно, и через это и возможно та самая интегративность и всеобщность, что ищется наукой, когда различные части и уровни единой системы сообщаются между собой и через что могут образовывать единый организм. Если, допустим, какая-нибудь марксистская биология свела все душевные процессы к физиологии или к социальным влияниям, то это не значит, что нет ни физиологии, ни социальных влияний. Они совершили резекцию души, и духа, но восстанавливая единого человека, христианство может вполне использовать данный «биологизм», и даже быть благодарным биологии за исследование этой самой физиологии или социологии. Поэтому в инволюции парадигмы христианство видит ступени, и тогда задача христианства ни в отрицании каждой ступени, а в коммуникация между всеми ступенями. Это и есть та «парадигмальная лествица Иакова» по которой нисходят и восходят ангелы.

Дугин же спроецировал эту «всеобщую парадигмальную лестницу» на прямую научной парадигмы и получил плоские геометрические образы.

Само понятие «парадигмы» в буквальном смысле – «над-явление», недаром появилось в платоновской философии, которая и совершила редукционную инволюцию из мифологической плоскости в научную линию. Парадигма мыслилась платониками уже как нечто плоское, что-то в виде печати, которой демиург проштамповывает телесную вселенную. Да, платоническая парадигма была еще живой печатью, «автодзооном», всезверем, производящим форму любого живого явления.

А вот уже у неоплатоников парадигма потеряла всякую объективность вне человеческого ума и становится внутренней формой для штамповки определений. И в этом качестве парадигма и мыслится наукой.

В науке парадигма стала системой установок, как образец решения научных задач. Эта система установок становится устойчивыми научными знаниями, если придерживается как минимум на два поколения ученых, но приходят новые методы решения задачи парадигмы меняются, и парадигмальная научная линия продолжает свой извилистый путь не имея, ни начала, ни конца, ни цели, ни задачи. Парадигма стала просто решеткой, проходя через которую интуиция ученого оформляет свою систему мировоззрения. А у марксистов парадигмы стала вообще просто синонимом точки зрения.

Католическая наука странным образом так и не смогла определиться, где же находится парадигма: вне человека или внутри него; это реальная вещь, которая печатает образцы; или же это представление нашего ума и его способ видения мира? Из-за этого внутри католической науки возникло два течения: реализм и номинализм. Реализм видел в парадигме реальность, логосы; а номиналисты считали парадигму только именем (номом), используемой человеком и существующей в уме, но не в реальности.

Именно из среды номиналистов и проистек протестантизм и все, так называемое, современное мышление, которая в парадигме видит способ решения задачи, а не архетип самой задачи, заключающей в себе и вопрос, и ответ сразу.

Читая Александра Дугина ясно видно, что и он не определился, где же находится его парадигма: вне человека или внутри человека. Отсюда у Дугина парадигма имеет странный «мерцающий» смысл, с одной стороны он номиналистичен, а с другой реалистичен, что так характерно для эпохи Возрождения, когда появился тот фаустовидный ученый одновременно присутствующий и в христианстве, и в оккультизме, и в науке, короче в Традиции. Для подобных ученых действительно больше подходит парадигма луча, который символизирует либо предвещение Креста, как, например, луч Рождественской звезды; или отсвет Креста, который и воспринимается гностиками.

Православие в лице своих богословов сумела найти ту «золотую середину», которая позволила избежать развала парадигмы на «реалистическую» и «номиналистическую» составляющую. Она явила парадигму как целостный символ. Можно сказать, что «реализм» и «номинализм» это две палочки, которые следует соединить в Крест, но не просто наложением друг на друга, а в жизненном соучастном диалоге, чем и должен являться символ.

Православие понимает парадигму символично, как жизненное общение, как богоявленческий аспект, способ явления Пресвятой Троицы, как Слово позволяющее общаться всему живому не слипаясь в плазму хаоса и не разлетаясь в бесконечность холода.

Если пророк Иезекииль еще видит парадигму как четырехчастное, все еще слепленное существо, двигающееся одновременно во все четыре стороны, однако ценностное не само по себе, а являющееся колесницей и престолом Бога, то христианство это животное разделило на конкретные составляющие: орел – телец – лев – человек. И эта парадигма объединена Христом, Который и обеспечивает единство всего на свете и является местом встречи всех живущих.

Не видя эту живую универсальность парадигму у Дугина «жизнь» оказывается не свойством парадигмы, а чем-то стоящим над ней, или под ней, или рядом с ней. Отсюда и появляется у него странный для христианства образ Радикального субъекта.

Парадигма Дугина мертва, но гипнотична, как гипнотична всякая бездна, и только Радикальный субъект свободен от ее суггестивного влияния и только он  оживляет ее. Более того, те субъекты, что находятся под влиянием парадигмы фактически и не живут, ибо следует просто за ее инволюцией и их идеи являются ее эманацией. Радикальный же субъект фактически осуществляет пластику парадигмы ради разотождествления себя с нею. Поэтому весь исторический процесс Дугин рассматривает как деградацию парадигмы, но за счет чего и выделяется Радикальный субъект, не зависящий от инволюции парадигмы. В этом ключе не смотря на то, что парадигма, а вместе с ней и традиция постепенно остывает и погибает, но Радикальный субъект, как носитель традиционализма наоборот оживает и разгорается. Таким образом, субъектный носитель традиционализма возвышается над традицией, в которой ранее был растворен.

Для православия странно такое представление, поскольку Сам Крест и является Радикальным субъектом, ибо оживляет все живое, почему и носит наименование «Животворящий Крест», ибо Крест в святоотеческой традиции имеет личность.

Вот как выразил это понимание личностности Креста Господня отец Павел Флоренский в своем конспекте лекций «Философия культа», на двадцатой странице:

« Крест — живое существо, разумное, сознательное, духовное, способное слышать наши молитвы и отзываться на них. Крест — живое существо по присутствии в нем живоносной и жизнеподательной энергии Господа Иисуса Христа. Крест Честный — не безличное оно, но Ты…  Крест есть свет лица Господня, или явление славы Его — слава Господня, или еще — созерцаемый, являемый миру образ Господень. А по образу Его — сотворен человек. Посему Крест есть человеческая природа, взятая на Себя Господом, в ее единстве и божественном отображении. Человек сотворен как ноуменальный Крест. Крест — тип не только человека, но и всей вселенной, созерцаемой как единое Целое… По образу Креста сотворен весь мир — свидетельствует Св. Василий Великий: «Прежде деревянного Креста воздвигнут был целому миру спротяженный мысленный Крест, в среде которого соприкасаются четыре части вселенной и сила которого, заключающаяся в среде, проходит в четыре части» (Василий Великий, Творения., ч. II, стр.298. Троице-Сергиева Лавра, 1900). По свидетельству блаженного Иеронима (Толкование на Евангелие Марка), «Крест — общая для всех движений форма и для всего живого; это даже самого мира вид»… Крест лежит в основании всего бытия как истинная форма бытия, уже не внешняя только, но форма организующая, платоновский είδος. Осуществленный же в веществе, достопоклоняемый Крест Честный — уже не вещь среди других вещей, а энтелехия действительности, το Οντως δν, το ov νοούμενον. Хотя и чувственно созерцаемый, он, однако, есть сущность умная, умом постигаемая, причем в самой его зримой и осязаемой форме, в перекрещении самом линий, его умопостигаемость является…Крест по чину своему занимает место непосредственно после Пресвятой Девы Богородицы и выше Сил Небесных, выше святого Иоанна Предтечи, выше апостолов, пророков и святителей. Это горнее Существо есть образ и тип всей вселенной… Крест предсуществовал миру — и самому Времени — в мысли Божией (Деян. 2, 22—23, 1 Кор. 1, 23—24; 2, 7)».

Понятно, что Крест является парадигмой творения как принцип. Принцип же заключается в соединении несоединимого. С самого начала текста Библии, в книге Бытия, когда возглашается, что «Бог в начале сотворил небо и землю» (Бт.1.1), сразу вводится этот принцип, ведь небо и земля несоединимы, то есть под явлением «неба и земли» осуществилось явление Креста. Поэтому Животворящий Крест выше чинов  ангельских, которые и подразумевались под словом «небо», ибо принцип выше того, по образцу чего это было сделано.

Христос явил «парадигму парадигм», то есть Крест как соединение несоединимого – двух природ – божественной и человеческой. Две палочки срослись в Крест и разорвать их уже невозможно, через что и открылась для человека богообщение, через что Крест и стал Древом Жизни.

Собственно все ереси это попытка снять парадигмальный парадокс Христа и сделать из Него либо божество, либо человека, либо божество в человеке, либо человека в божестве, но только не божество и человека одновременно. Условно говоря, ересей только две: арианство (Христос – только человек) и монофизитство (Христос только бог), все остальное – бесконечные их вариации.

Причащенный ко Христу человек, преображенный и обожженный оказывается живой парадигмой, воплощенным принципом и именно поэтому Богородица, будучи человеком – иерархично выше Животворящего Креста.

Таким образом, в глазах Дугина единый православный Крест распадается на отдельные лучи, а жизненность Креста отделяется от Него в виде Радикального субъекта, будто Христос, поддавшись насмешкам беснующейся толпы, сошел таки с Креста, но никто не уверовал в Него, приняв все происходящее за морок.