Живые камни

Кто против лошади, тот против партии.

Климент Ворошилов

Атака захлебнулась, и Клим летел через голову падающего коня, ощущая одновременно досаду, страх и ярость, и его страстное желание вперед, на ту сторону дороги, в очередной раз пресекалось чьей-то грубой и враждебной силой. И ему казалось, что эта же неодолимая сила тянула его к земле и бороздила его лицом по неровностям проселочной дороги, собирая впереди себя липкую грязь, прошлогоднюю хвою, листья и другую падаль. Выставленная вперед левая рука не только не задержала падение, но большой палец еще и неловко вывернулся, Климу показалось, что его оторвало. Хорошо все-таки, что он не дотянул до асфальта, а то лежать бы ему сейчас с разбитой головой на открытом пространстве под градом мин, пуль, снарядов, взрывающихся бомб.

Вот уже в третий раз в попытке преодолеть шоссе они натыкались на засаду, а где ей еще быть, как не возле боковой проселочной дороги по которой он хотел в лихой кавалерийской атаке застигнуть противника врасплох. Но враг был начеку. Перед тем как слететь с убитого коня, он видел: красные конники впереди него стали поворачивать коней вспять. Здесь и закончили свой боевой путь последние бойцы его кавалерийского корпуса.

Клим некоторое время полежал, изображая мертвого и прислушиваясь к стрельбе. Молотили со всех сторон. И справа. И слева. Откуда-то методично ухал танк. Было раннее хмурое утро, моросил дождь, еще не совсем рассвело. Клим осторожно приподнял голову и кроме распластанных тел людей и лошадей ничего больше не увидел. О том, что бы двигаться вперед – не могло быть и речи, нельзя было и оставаться, скоро здесь не останется и пяточка без железной начинки. Клим стал осторожно отползать вбок в придорожный лесок. Оказавшись в кустах, пригнулся и что было сил, бросился бежать, придерживая на бегу вывернутый палец.

Бежать кроме как вдоль дороги, в принципе, было и не куда, кругом лесная болотина, но приходилось держаться поодаль, чтобы его не заметили с трассы. Клим бросился напролом через кочки, кусты, но отбежать далеко не успел, его бег прервала подножка. Он ясно увидел выставленную из кустов ногу, и это было так неожиданно, что он полетел со всего размаху, будто с коня, точно так же «физиономией» по земле, опять неудачно выставил вперед руку. Острая боль в вывернутом пальце лишила его сознания.

Первым, что он увидел, очнувшись, как он и ожидал, было дуло револьвера. Рука автоматически потянулась к кобуре на поясе – его личного оружия не было.

– Кто таков? – услышал он приглушенный вопрос.

Взгляд Клима сфокусировался на спрашивающем, и он увидел советского офицера с висевшем на плече ППШ. У него отлегло от сердца.

– А вы кто такие?

– Мы то «свои», а вот ты от кого драпал?

– Много вас «своих» по лесу шастает, – проворчал Клим и сел.

Перед ним, на корточках, сидели двое, пригнувшись от свистящих вокруг пуль, немцы никак не могли успокоиться. У держащего револьвер было круглое волевое лицо, крепко сбитая фигура, глаза смотрели прямо и резко, на воротнике алели три кубаря старшего лейтенанта, хотя для лейтенанта он был староват. Второй был повыше, с каким-то печальным и добрым взглядом, на воротнике красовались комиссарские ромбы, которые в армии уже отменили.

Клим не спеша поднялся в полный рост, оправился, отдал честь и доложил громко по форме:

– Лейтенант Ворошилов. Первый гвардейский кавалерийский корпус. – Опустив руку, продолжил. — Получил приказ возглавить группу прорыва и, преодолев Варшавское шоссе, двигаться на соединение с регулярными частями Красной армии. Кавалерийская группа попала в засаду и уничтожена. В бою потерял коня, ранен, провожу раздевательные действия для дальнейшего выполнения задания.

Строгий старший лейтенант с сомнением посмотрел на Клима, опустил револьвер, как бы нехотя вложил его в кобуру и тоже поднялся в полный рост:

– Старший лейтенант Конев… Иван Степанович… – Откозырял он. – А тебя случайно не, Климент Ефремович зовут?

– Так точно.

Грустный комиссар хмыкнул и так же представился распрямившись:

– Капитан Рокоссовский. Константин Константинович. 250 воздушно-десантный полк. В составе партизанского отряда «Северный медведь» прикрывал фланги кавалерийского корпуса. С группой товарищей должен был пересечь линию фронта. Группа рассеяна вражеской авиацией. Вот товарища Конева встретил. Я так понимаю цель у нас одна: пересечь Варшавское шоссе и попасть к своим.

Климу стало грустно, все тот же темный бор с болотом. Кто это такие? Лес полон предателей, дезертиров и провокаторов, поди, проверь их. Назвались именами военачальников, конспираторы. Короче одно из двух, либо фашистские прихвостни, либо СМЕРШ, и то и другое плохо.

– Ладно, берем пока и этого. Только ты не ломись как конь через кусты. Будешь нас демаскировать, пристрелю, – услышал в свой адрес Клим от «товарища Конева». – Сегодня ваш прорыв спутал нам все карты, видели мы, как вы скакали, герои. Скоро здесь бомбить начнут, надо в болота уходить, а вечером вернуться на это же место, может они от нас такой наглости не ожидают.

За «Коневым» чувствовалась какая-то уверенная мощь начальника, и он явно был старшим, хотя был младше по званию, чем «Рокоссовский», Клим решил не поддаваться ему, но быть осторожным.

Вдали сквозь не прекращающийся грохот выстрелов послышался гул самолетов и Рокоссовский первым нырнул в сторону по еле заметной тропинке, Конев кивнул Климу, чтобы шел за ним, Ворошилову показалось, что тот снова расстегнул кобуру.

Метров через двести сухая земля кончилась, и начались кочки с водичкой, но идти было можно. Шли по узкой гати из срубленных жердей. Стрельба позади затихала. Но не успели пройти и с пол километра, как воздух стал рассекать свист падающих бомб, и впереди раздались взрывы.

– Все, приехали, видать кто-то шел нам навстречу, сейчас утюжить начнут – прокричал Рокоссовский.

Взрывы явно приближались и три офицера нырнули в мокрый подлесок прочь от гибельной гати. Болотце здесь было мелкое, не топкое, но сильно затрудняло движение, то и дело кто-то спотыкался, падал, ему помогали встать, ветки хлестали по лицу, и еще у Клима каждый шаг отдавался болью в распухшем пальце. Бежали они не напрасно, видимо гать заметили с воздуха и бомбили ее на всем протяжении до самого шоссе.

Вдруг Рокоссовский остановился, в него врезался Ворошилов, которого в спину толкнул Конев. Рокоссовский куда-то показывал, и в указанном направлении на них из какого-то залома веток смотрело дуло танка. Они осторожно подошли, раздвинули ветки и увидели среди кустов отлично замаскированную, совершенно целую, громадину тяжелого танка КВ.

– Опять «Клима Ворошилова» нашли, – недовольно проворчал Конев, – это с 41-го спрятали, когда отступали, вернуться хотели. Год ведь стоял, а как новенький.

Иван Степанович любовно погладил броню. Все стали по очереди забираться в темное и тихое нутро танка. Внутри нашлись консервы и оружие, только без патронов, не хватало и горючего. Офицеры закусили неплохо сохранившимся пайком, и решили переждать здесь до вечера, отдохнуть и обсохнуть, настолько уютным им показалось неожиданное пристанище среди бесконечных опасностей. Иван Конев привычно сел на место командира, Клим Ворошилов – слева от него, на место наводчика, Константин Рокоссовский примостился в башне у пулемета, наступило давно не испытанное чувство защищенности, покоя под могучей и непробиваемой броней советского чудовища. Перед тем как заснуть Клим осторожно достал из голенища сапога свой верный револьвер и тихонько взвел курок на всякий случай…

Клима разбудил полу ироничный вопрос Конева.

– Климент Ефремович, а почему это вашим именем назвали тяжелый танк, в то время как вы ненавидите всякую технику, кроме кобылы, это в насмешку что ли или чтобы вы делу не мешали?

– А потому, чтобы танк бойцы Красной Армии приняли, и что бы лошади его не боялись, – Клим осторожно засунул револьвер обратно в сапог.

– А чем это танк бойцам Красной Армии не угодил?

– А тем, Иван Степанович, что танк это куча железа, а конь он живой. У коня выше мобильность, проходимость, и живучесть. Он лучше защищает бойца, вот подо мной уже трех коней убило, а я живой за их счет, а в ваш «гроб на колесиках» снаряд попал, и нет всего экипажа. И потом, Иван Степанович, для чего вы пикируетесь со мною, ведь это я вас из грязи наверх поднял, так и оставались бы безвестным комиссаром, если бы не я.

Конев явно не ожидавший такого кавалерийского отпора, побледнел.

– Вы, товарищ Ворошилов, когда меня Молотов под расстрел хотел подвести из-за Москвы, вы ни слова не сказали в мою защиту. Если бы не Георгий Константинович Жуков, отдыхал бы я сейчас в безвестной яме на кладбище НКВД с дыркой в башке. Вот из-за таких как вы, фашисты как раз и прорвались почти до самой Москвы. Привыкли в гражданскую шашкой по воздуху махать, я бы и без вас поднялся.

– А такие как ты, и ваш начальник Жуков – бесчеловечные железные болванки, вроде танка, для вас жизнь – ничто, любая провинность – расстрел, если атака, то в лоб. Кавалерию надо с умом использовать, никто сейчас в атаку с шашкой не скачет, воюют спешившись. Зато конь доставляет бойца быстро и неожиданно в любые места. Потому Гитлер и застрял у Москвы, что на технику понадеялся, но как дороги размокли, и мороз вдарил, всей технике конец и пришел, и нашей в том числе. А Москву конница тогда и спасла, это наш кавалерийский корпус танковую клешню Гудериану отрубил, когда он хотел Москву окружить. А ты просто завидуешь, что танк «Иван Конев» не назвали: «ИК».

Конев вдруг смягчил интонацию:

– Да, вот же стоит этот танк целехонький целый год, сейчас заправь его горючим и сразу в бой, а конь ваш через день без пищи сдохнет. Скорость и внезапность – вот ключ к победе, танковые клещи – вот музыка современного боя.

– Однако в рейд с генералом Беловым по тылам врага вы все-таки конницу послали, а не танковый корпус. Обхваты, обходы, заходы в тыл, это наша новая стихия и в этом нет равных коню, и никакой танк с ним не сравнится, – упорствовал «первый красный офицер».

– Ага, а сами напролом лезли. Да и провалился ваш рейд, – Конев недовольно махнул рукой, – такие надежды на него возлагали. Немцы еле держались, вся крыша фронта стояла на нескольких гнилых столбах, вот если бы вы их подрубили, все бы рухнуло, и было бы второе отступление наполеоновской армии, и все, конец войне, а теперь уже гадина вгрызлась в землю, теперь сколько лет еще мучится.

– Кто же нас эту дурацкую Вязьму отправил брать. Кому она нужна была, вместо того чтобы тылы громить, мы крепости на конях осаждали, время теряли. За весь рейд я ни одного нашего самолета не видел, одни фрицы летали, только кони по кустам и спасали, – не отставал Ворошилов.

Конев недовольно замолчал.

– Подготовка была плохая, – подал сверху голос Рокоссовский, – десант выбросили невесть куда, людей отдельно, оружие отдельно, половину состава еще в воздухе постреляли, остальных по одному немцы в полях ловили. Только не зря рейд был, дело не в лошадях и не в танках, а в людях, сколько солдат в строй вернулось, как сила духа окрепла, вера, как люди в тылу воодушевились, стали по-другому на Советскую власть смотреть.

– Вон оно что, – закивал, как бы соглашаясь Конев, – то-то я смотрю у тебя фамилия такая подозрительная, не наша, не рабоче-крестьянская? Советская власть у него не такая была. Вера у него окрепла. Ладно, на той стороне шоссе разберемся, кто во что верит…

Наступил вечер. Рокоссовский, подсвечивая фонариком, открыл планшетку с картой:

– Вот Варшавское шоссе. Вот здесь примерно мы, на той стороне шоссе, расположения передовых линий нашей десятой армии. Они предупреждены о том, что к ним прорываются рассеянные группы, выходящие из рейда. В принципе не далеко, главное перейти шоссе, на той стороне действует наш партизанский отряд, и они доведут нас до самой линии фронта. Трудность в том, что по шоссе днем постоянное движение, а ночью оно освещается ракетами, поскольку это единственная дорога по которой снабжается вся 4-я германская армия, ее охраняют как зеницу ока. Плюс ко всему они знают направление нашего прорыва, поэтому на той стороне расположены «секреты» с пулеметами, кое-где врыты по башню танки, на деревьях сидят снайперы-«кукушки». Мы с Иваном Степановичем пару раз сунулись, бесполезно… Основные части уже прорвались, в лесу остались только разрозненные группки, не успевшие проскочить. Задание мы свое выполнили, партизан фрицы оттеснили в другие районы, так что на этой стороне нам надеяться уже не на кого, да и делать тут нечего. Нужно переходить шоссе, только как? Тут что-то особенное бы придумать.…

Они выбрались из уютного танка, захватив с собою несколько гранат, сухой паек, и осторожно пошли по направлению к дороге. Всё время моросил мерзкий не весенний противный дождик.

Шли также: впереди Рокоссовский, за ним Ворошилов, а в арьергарде Конев с пистолетом в руке. На ходу Клим размышлял кто такие его спутники: то, что не из Абвера – точно, слишком хорошо знают происходящее в Ставке, задание какое-то тут выполняли. Коней не любят.

Не доходя до шоссе, выбрали позицию на пригорке, с которой был хорошо виден кусочек дороги. До них здесь уже кто-то был, этот «кто-то» вырыл небольшой бруствер, уступчики для оружия и бинокля, и вдавил в землю значки «Ворошиловского стрелка» и «Отличника РККА», скорее всего наш снайпер.

На шоссе не замолкал рев моторов, он даже убаюкивал, но неожиданно раздалась громкая трескотня мотоциклетных моторов и беспрерывные пулеметные очереди. По дороге неслось шесть мотоциклов с колясками и почти без перерыва поливали огнем окружающий лес. Несколько пуль прошелестело в листве над головами притаившихся офицеров.

– Куда это они стреляют, – удивился Клим.

– Да никуда, со страху, патронов не жалко, сейчас доедут до поста, возьмут новые ленты и обратно, и так целый день.

Сразу за мотоциклистами пошла бесконечная колонна: бронетранспортеры, крытые грузовики, потом танки. Казалось, конца этому нет.

– К ночи угомонятся, – пообещал Конев.

Но к ночи никто не угомонился. Движение продолжалось. Периодически взлетали осветительные ракеты. В паузах проскакивали мотоциклы или бронетранспортеры, стреляя по обочине. В конце концов, наблюдатели увидели, как почти напротив них сменился замаскированный пулеметный расчет. Так они и прокоротали ночь под деревьями, благо, что хоть дождик перестал.

Внутри Клима с каждым часом нарастало понимание безнадежности их положения, от чего он и заснул, проснувшись через какое-то время от недовольного голоса Конева:

– Климент Ефремович, вот смотрю всю ночь на дорогу и думаю, танк в честь Ворошилова есть, стрелок в честь Ворошилова есть, а шоссе нет. «Ворошиловское шоссе» – ведь звучит. Как у вора шило. Или саму Варшаву в Ворошилов переименуем, там договор с социалистической Европой заключим… И почему это шоссе называется Варшавским, если оно и в Варшаву то не ведет? Все на нем не по-людски как-то, Варшава то на западе, а шоссе на юг проложено.

Клим спросонья ошалело смотрел по сторонам, пытаясь вспомнить, где он находится и что с ним происходит.

Конев видя, что Клим не цепляется его словами, развернулся к Рокоссовскому:

– Константин Константинович, а вы случаем не поляк? Вы бы не возражали, что бы Варшавское шоссе было переименовано в Ворошиловское?

– Я наполовину поляк, – Рокоссовский запнулся и задумался, – А в этом что-то есть: Варшава – Ворошилов, только что?… Польша, наполовину, на поле… Дело не в Польше, а в поле! – Он посмотрел на Конева и Ворошилова какими-то странными удивленными глазами. – Вы поняли… Жизнь пройти, не поле перейти, или не шоссе. Шла Саша по шоссе и ощущала ужас. Вот в чем дело. Надо идти по полю. Все вокруг бояться: мы боимся их, они бояться нас. Они же бояться по шоссе ездить. Они боятся леса, мы боимся их, и сидим в лесу. Они стреляют по лесу, и мы сдвинуться не можем. Мы всего боимся: друг друга боимся, боимся сами себя – страшный сон какой-то. Для чего рейд был – чтобы врага напугать, а мы сами боимся. Это наше шоссе, чего нам бояться, мы пойдем, где нас никто не боится, где мы никого не боимся: по полю. – Он достал планшетку с картой. – Вот недалеко отсюда открытое место с двух сторон от дороги, его никто и охранять не будет, туда и пойдем.

Клим решил, что Рокоссовский рехнулся от страха, Конев тоже смотрел сначала на Рокоссовского с раздражительным подозрением, как на идиота, но потом в его глазах загорелся свет:

– Неплохая идея, Константин Константинович, открытая местность, это ведь тот же фланг, глубинка, место, где нас никто не ждет, туда и надо бить. Неожиданно, с фланга. Эх, завести бы нам танк.

– Ничего не надо заводить, – вмешался Ворошилов, – тут самое место для коней, мы здесь недалеко в деревне оставили, на полном скаку проскочим.

– Отставить деревню, – отрезал Конев.

– Тогда найти хотя бы одну немецкую форму, и нас как бы в плен ведут, так и перейдем потихоньку, – не унимался Клим.

Иван Степанович задумчиво помолчал.

– Ладно, выдвигаемся в указанный квадрат, по пути может что и попадется, тут сидеть нет никакого толку. Будем идти незаметно вдоль полотна дороги, там чего только не валяется.

Они осторожно сползли с пригорка и двинулись вдоль шоссе. Чем ближе подходили к дороге, тем больше попадалось им остовов военных машин, немецких и наших, и прошлогодних и нынешних. Шоссе постоянно бомбили и обстреливали, оно несколько раз переходило из рук в руки, разбитую технику просто скидывали на обочину, где она и валялась. Трупов тоже было достаточно, но ближе к дороге, в основном наши. Кое-где грязно зеленела и немецкая форма, но вторично использовать ее уже было невозможно.

Шли они, рассредоточившись, вдруг Рокоссовский остановился, радостно присвистнул и поманил всех к себе. На разлапистой осине, в густой листве обвисал мертвый немецкий снайпер, привязанный ремнями к стволу. На его шее висела снайперская винтовка, а на сучке худой немецкий автомат.

– Тебе бы Константин Константинович, только грибы и искать, – хмыкнул Конев, – давай Ворошилов, твоя идея, ты и лезь к гитлеровцу.

У Клима все время ныл поврежденный большой палец, отзываясь болью при любом прикосновении, но было стыдно отказываться, тем более что залезть на дерево было не так трудно. Он осторожно поднялся к немцу и, стараясь не смотреть на него, снял оружие и обрезал ремни. Труп был давний, совершенно мумифицировался, и его не тронули птицы, бесконечная стрельба отпугнула всех пернатых.

Жуков с сомнением рассматривал снятый китель и кепку.

– Это ефрейтор, армейская разведка, вон медная окантовка по погону, – быстро определил Рокоссовский.

– Слушай, Ворошилов, ты такой плюгавенький, на тебе эта форма в самый раз. И вообще ты подозрительно на немца похож. Белесый такой, ни вида, ни стати, как щуплый цыпленок. И чего из тебя первого красного офицера сделали, ума не приложу.

Клим почувствовал, что у него в голове встал на дыбы красный конь:

– Так не на чистильщика же сапог должен походить первый красный офицер, – отрезал он, – ох, зря тебя, после Военсовета не шлепнули, не разглядели врага, вот и шатаешься теперь по болотам и зло срываешь на других, что командовать не умеешь.

Конев мгновенно достал из кобуры револьвер, но не менее проворно Ворошилов выхватил из-за голенища свое оружие. Они смотрели друг на друга и громко сопели.

– Слушай, Ворошилов, а ты ведь трус, а? Размазня. – Вдруг спокойным тоном сказал Конев и спрятал оружие. – Ты ведь свою группу прорыва всю загубил, мы все видели, сам гарцевал позади, когда они на пулеметы лезли, да возле самой дороги твои бойцы и дрогнули, назад повернули. Вот и положил ты их всех, а если бы ты впереди в атаку шел, сейчас бы твои ребята не у обочины валялись, а чай с тобой в блиндаже 10 армии пили.

– Трусом некогда не был, и под любым обстрелом людей в атаку поведу. А если бы я впереди скакал, то вообще никаких шансов не было. Людей то мы с деревень набрали, все окруженцы с 41-го, все обратно в баню к бабам хотели. Просто дождь неожиданно пошел, лошади скользить стали, вот группа скорость и потеряла, и не дотянула до пулеметов, – Ворошилов уже остыл и только огрызался.

Конев некоторое время помолчал и буркнул:

– Ладно, потом разберемся, давай, надевай форму этой падали, поведешь нас.

– Зря вы так Иван Степанович, – вдруг встрял Рокоссовский, – этот немец то же человек был, Божье создание. Присыпать бы его чем.

– Чего? Присыпать? А кто наших ребят присыпал, вон они, оглянись. А ты чего это Рокоссовский все про веру, да про Бога. Ты откуда такой взялся бесстрашный? Не наш ты какой-то?

– Ты меня Иван Степанович не стращай, пуганный, три года под следствием был, видишь зубов передних нет, и ребра все переломаны, да не доказали ничего, выпустили повоевать. А то, что про Бога, так у меня отец священник.

– Вот ты братец и заврался, – обрадовался Конев, – батя священник у генерала Василевского, а у тебя простой железнодорожник. Биографию свою плохо выучил.

Конев подошел к Ворошилову, отобрал у него револьвер, который тот все еще держал в руках, поднял немецкий автомат, отцепил магазин, выщелкал патроны, вставил его обратно и протянул оружие Ворошилову.

– На. Поведешь нас. Держи «Эрму». Дерьмовое оружие, штамповка, чуть что заедает, точности никакой, грязи боится, да еще, если долго стреляешь, руки до волдырей обжигает.

Ворошилов взял автомат, брезгливо накинул на плечи немецкую форму, надел кепку, предварительно вытерев ее травой внутри, и уныло пошел за товарищами.

Когда прибыли на место Конев приказал отдыхать. Впереди простиралось поле. Открытая лента дороги, по которой то и дело проезжали машины с орудиями. За дорогой снова поле, а уже потом виднелся лесок.

– Тут уж точно никакой засады нет, подождем чуток, надышимся перед смертью.

Все лежали тихо, и Клим даже придремал, но опять из забытья вывел его голос Конева.

– Ворошилов, подъем, по коням. Только что мотоциклисты промчались, и здесь ведь не стреляют, сволочи.

– Господи помоги, – тихо прошептал Рокоссовский.

– Все, достал ты меня Константин Константинович, – рявкнул вдруг Конев, – да ты не верующий, спиритуалист, интеллигентщина. Во, смотри, – он разодрал ворот гимнастерки, на его могучей шее висел образок святого Георгия Победоносца, – он меня еще в унтерах, в первую мировую сотни раз спасал. Все, отставить маскарад, тьфу ты, детей послушал. Так пойдем, это наша земля.

– Как это так, – Клим вцепился в ворот немецкой гимнастерки, а Рокоссовский обиженно моргал ресницами.

– А вот так, – Конев сбил с него немецкую кепку, содрал китель и выкинул за дуло трофейный автомат. – Бери обратно, – он протянул Климу его револьвер, затем повесил на плечо ППШ, сунул меж зубов сорванную былинку, и вышел на открытое пространство.

Рокоссовский растерянно пошел за ним, Ворошилов поплелся в след, стараясь не смотреть на шоссе от ужаса. Над полем в пронзительно голубом небе сияло яркое весеннее солнце, конец мая, молодые листочки и травы дышали свежестью. Идти было легко и приятно.

По дороге проносились машины, и на них не обращали никакого внимания. Когда они подошли почти к самой обочине, из-за поворота показалась колонна грохочущих танков. Жуков остановился, сплюнул жеваную былинку в сторону танков и пошел через полотно дороги. Головная железная громила фыркнула ядовитым дымом и остановилась. Из верхнего люка показалось веснушчатое удивленное лицо немецкого танкиста.

– Конечно, трех былинных русских полководцев вместе увидел, как тут не удивиться, – пробурчал Конев.

Рокоссовский помахал ему рукой и громко крикнул:

– Krieger! Wieso hast du dich verlaufen? Gehen wir zusammen.

– Ja. Ja, – обрадовался немец, – Heil, Hitler.

– Что ты ему сказал? – осторожно спросил Ворошилов.

– Я ему сказал: «Воин, ты заблудился, пойдем нашим путем».

Они перешли на другую сторону, а колонна танков двинулось своей дорогой.

Конев потянулся и ласково на всех посмотрел.

– Климушка, куда нам дальше то идти?

– На Варшаву, – не задумываясь, ответил Клим.