Живые камни

(сотериологическая драма)

Посмотрев туда и сюда и видя, что нет никого,

 он убил Египтянина и скрыл его в песке (Исх.2.12)

Как только гранитный блок в два человеческих роста высотой и толщиной, и в четыре роста длинной по каткам выволокли на кирпичную аппарель, что была только сегодня выровнена с высоченной стеной «Дворца юбилеев», сразу раздался подозрительный треск у самого основания пандуса. Люди наверху и внизу замерли, напряженно прислушиваясь. Сначала все было тихо, только из кирпичной кладки сыпались мелкие камушки. Некоторое время казалось, что обошлось. Однако внизу кладки что-то хрустнуло, и аппарель стала проседать. Люди стоящие наверху – у канатов и катков, бросились обратно на разбираемую стену; стоящие же внизу – у лесов, ринулись врассыпную. Аппарель под тяжестью гранитного блока стала не только проседать, но и отделяться от мощной стены дворца, на которую опиралась. Каменный же блок стал съезжать с пандуса, разворачиваясь на ходу, ломая в щепки леса, продолжая толкать кирпичную кладку аппарели прочь от стены, сам же обретая независимую траекторию полета. Между тем аппарель стала разваливаться и рушиться, падая плашмя, закрывая картину огромным облаком глиняной пыли. Последнее, что со страхом смогли увидеть разбежавшиеся люди: летящий гигантский блок прямо на огромную статую Рамсеса.

Управляющий работами жрец по имени Нехаз, успевший со всеми заскочить обратно на стену даже закрыл лицо руками. Он холодея представил, как блок рушиться прямо на ноги статуи и она, как поверженный воин, некоторое время покачается на ослабевших ногах, а затем валится, ударяясь об острые углы и уродуя свое божественное совершенство. И грохот от падения Рамсеса достигнет Птаха на небе, и Сокара на земле, и Осириса под землей и изгладит фараон его имя из вечности.

Однако вместо воплей ужаса он услышал крики изумления. Нехаз отнял руки от лица и увидел сквозь поредевшую пыль, что блок целый и невредимый лежит у самых ног величественного Рамсеса.

Однако Нехаз, вместо внутреннего облегчения почувствовал страшный гнев, он огляделся туда-сюда и увидел рядом с собой главного из хабиров, отвечающего изготовления кирпичей и строительство аппарели, даже имени которого он не знал. Тогда жрец, выхватив из-за пояса тонкую, гибкую и прочную сирийскую палку, наотмашь обрушил ее на спину последнего.

К удивлению Нехаза, хабир даже не вздрогнул, а спокойно взглянул на египтянина, хотя багровый след на спине красноречиво говорил сам за себя.

– Зачем ты бьешь меня? Я ведь говорил, что погода пасмурная и кирпичи не успели достаточно высохнуть. Но ты приказал строить аппарель, вот нижняя кладка и не выдержала веса блока. Но не расстраивайся, видишь, что все люди успели отбежать. Блок целый и статуя фараона не пострадала. Ты даже сэкономил время, ибо этот блок мы бы стаскивали полдня. Аппарель же недолго восстановить, только следует использовать просохшие кирпичи.

Спокойная и справедливая речь хабира подействовала неожиданно на Нехаза, ибо ему стало вдруг совестно за свою несдержанность. Тем более что действительно ничего страшного не произошло. Он, подозвав к себе помощников, быстро стал распоряжаться, о том, что бы готовили блок к транспортировке, разбирали рухнувшую аппарель и строили новую. Помощники, увлекая за собой рабочих, быстро спустились по лесам с внутренней стороны дворца, за ними хотел последовать и хабир, но Нехаз движением руки удержал его на стене.

– Садись, – указал Нехаз хабиру на место рядом с собою, и они сели на краю стены, откуда с высоты двадцати пяти локтей открывался вид на весь горд Пер-Рамсес. Внизу сновали рабочие, проезжали колесницы из эвакуируемых казарм. И вообще город походил на растревоженный муравейник.

После такой встряски: страха за последствия; гнева на хабира и обличения совести; маятник души египтянина метнулся к откровенности. Он потер лысую голову, поправил ожерелье на шее, откашлялся и заговорил:

– Я ведь вырос при этом дворце, и для меня это дом родной. Да и не в этом дело, это действительно самое прекрасное здание в Пер-Рамсесе, а Пер-Рамсес, самый прекрасный город в Кемете. Вон справа от нас изящный храм Амуна, а слева величественный храм Птаха, а за ним казармы солдат и конюшни колесничих, и нет таких благоустроенных казарм нигде в мире. Оглянись, вон за нами храм Астарты, храм Ра и дворец Рамсеса, украшенный драгоценными камнями. А вон за ними виднеется порт и старые кварталы Авариса, где и проживают все азиаты, и откуда вы ходите на работы.… И этого скоро не будет. Когда я был маленький, то воды Итера омывали ступени входа «Дворца Юбилеев» у самых обелисков. Вот там справа от входа во дворец, среди тростника был небольшой залив, куда я ходил купаться в детстве, и туда ходила купаться дочь фараона. Что же теперь? Теперь же на месте реки остался только вонючий ручеек и зловонные лужи. А ведь все эти храмы, что я тебе показал, были на острове. И разве ты теперь видишь воду вокруг нас? Теперь мы должны перенести город туда, где нынче течет Итер, но тревога не оставляет меня, мы что-то делаем не так. Мы обидели своих богов, и наказание таится где-то рядом. Я не люблю бить рабочих, это недостойный поступок для кемета и печаль по разрушаемой родине не должно срывать на других, это не правильно перед лицом вечности.

Хабир внимательно посмотрел на египтянина:

– Не переживай, начальник, хабиры считают, что для того чтобы познать Бога, необходимо потерять родину, иначе родина будет вместо Бога. Радуйся, что ты теперь свободен от детства и сможешь по-взрослому посмотреть на мир.

Теперь Нехаз удивленно посмотрел хабира:

– Ты все время хочешь меня успокоить, наверное ты добрый человек, что нехарактерно для азиатов. Как зовут тебя?

– Осия бен Нун.

– Вот как? – Нехаз еще более удивился. – Мне не послышалось: «Бен Нун»? Это что-то значит на хабирском языке?

– «Осия» – «помощь Бога», а «бен Нун» означает «сын змеи». Моего отца звали «Нун».

Нехаз вдруг развеселился:

– Надо же, как странно иногда переплетаются языки. Только сегодня я размышлял о «Бен Нуне», слышал ли ты когда-нибудь о божественной тайне «Бен Нуна»?

– Вряд ли. – Хабир равнодушно пожал плечами. – Меня мало интересует, во что верит Мицраим.

– Да, я понимаю, вам приходится все время трудиться и не до богословствования. Просто можешь гордиться, что сам того не понимая носишь в своем имени самую страшную тайну Кемета – тайну воскресения.

Осия развел руками:

– Хабиры не верят в воскресение. Желание воскреснуть несовместимо с почитанием Бога.

Жрец Нехаз этой фразой был повергнут в неописуемое изумление:

– С каждым словом ты поражаешь меня все больше. Хабиры против своей родины, да еще не верят в воскресение? Как же это возможно? Что же, и смерти не стоит бояться, и ничего страшного не происходит с человеком после того как дыхание прекратилось в нем?

– Человек последнее и несовершенное творение и после смерти распадается на части. Тело его идет в землю и сгнивает; дух его возвращается к Богу и растворяется в нем; душа же возвращается в лоно своего народа, и ее следует поминать потомкам в течение пяти поколений, чтобы она успокоилась и потеряла память о прошлом. Только души рафаимов, допотопных гигантов, не имеют забвения на том свете, потому как они и весь их род погиб при потопе и некому их было поминать.

Нехаз хмыкнул от примитивного рассказа азиата:

– Человек явился в этот мир раньше имен богов, запомни это хабир. И после смерти, он не распадается, как ты говоришь, а наоборот имеет возможность собрать самого себя, и это и есть воскресение, которое и открывает божественное величие.

Осия покачал головой:

– Нет, если человек воскресает и может собрать себя после смерти, то это будет вызов божественной жизни, и противопоставление Богу, как сравнение себя с Ним, а это хула на Бога.

Нехаз даже растерялся и с недоумением воззрился на ремесленника:

– Ты все больше удивляешь меня своей извращенной и уверенной невежественностью. Впрочем, я это замечал и раньше, ибо при дворе фараона есть один хабир, которого мы посвятили в некоторые кеметские премудрости, но он не проникнув внутрь, как масло на воде, остался совершенно чужд к ним.

– Хабиры не нуждаются в мицраимских премудростях, потому что имеют премудрость от Бога. – Продолжал настаивать на своем Осия.

Нехаз даже всплеснул руками:

– Как ты может так уверенно говорить о божественном, будто это какая-то опалубка для кирпича? – Он задумался, потом поднялся со стены. – Вставай, и пойдем со мной, хабир. Что толку говорить там, где все видно, о том, что не видно никому. Просто пойдем туда, где я сегодня размышлял о «Бен Нуне», видимо есть тайный знак, что ты случайно по созвучию носишь подобное имя, и может быть нам откроется нечто еще более важное о божественном.

Жрец- надсмотрщик поднялся и стал спускаться по лесам на внутренней стены «Дворца Юбелеев» и Осия нехотя последовал за ним. Вся кровля с дворца уже была снята и странно было видеть вместо таинственной сени и прохлады еще недавно царившей между мощных колонн, солнечный свет и свежесть, хотя, от этого зал казался еще более величественным.

Нехаз прошел через всю залу и повернул в боковой предел, который еще был под крышей. Он подошел к богато украшенной двери, возле которой стоял воин, но тут же отошедший по мановению руки чиновника. За дверью открылась широкая лестница вниз, спустившись по которой они попали в помещение лишь частично освещаемое парой светильников у самого входа. На освященном пространстве были видны следы беспорядка, валялись какие-то разбитые сосуды, остатки папируса и камни. Все остальное было погружено в кромешную тьму. Нехаз взял один из светильников и, держа его над головой, пошел вперед. Помещение казалось невероятно огромным, поскольку стены терялись в полном мраке. Неожиданно перед ними возникла еще одна дверь испещренная иероглифами, и Нехаз зашел в новое помещение. Последовавший за ним Осия оказался в небольшой зале, с лежащей посредине на каменном столе спеленатой как кокон мумией, еще не раскрашенной и без саркофага. Лицо мумии было открыто от пелен.

Нехаз поставил светильник на стол, так что освещался только профиль лежащего тела.

– Ну вот, здесь проще разговаривать о вечном. – Удовлетворенно вздохнул жрец, и сделал небольшую паузу, рассматривая лик мумии. – Ты, Осия бен Нун, своим достойным ответом, вернул мне душевное равновесие, и я оценил это. Но твое мировоззрение возмутило меня. Я никогда не задумывался, что азиаты могут настаивать на своем невежестве, вынесенным из диких пустынь. Поэтому я привел тебя туда, где сокрытое становится очевидным. Прежде, лежащий на столе, был моим другом, но что теперь ты видишь перед собой?

Блики света от лампады, плясавшие на лике умершего, как-то странно оживляли его черты, и казалось, что мумия силиться что-то сказать, но никак не может.

Осия пожал плечами.

– Это бренные останки когда-то живого человека, душа которого ушла.

Нехаз распрямился, взял светильник и осветил свое торжественное лицо:

– Вот очевидная ошибка, которую изобличает мудрость Кемета. И действительно, ты отчасти прав, не может быть живым одновременно Бог и человек. Если человек сам в себе, то Бог не в себе; а если человек вне себя, тогда  только Бог становится собой. Поэтому, чтобы знать Бога, мы должны быть и вне себя и в себе, что и есть воскресение. И это возможно, поскольку «мы», на самом деле не «мы», а больше самих себя.

– О чем ты говоришь? – Ничего не понял Осия.

– Вот посмотри на стены. – Нехаз осветил лампой росписи на оштукатуренной стене. – Вот две молящиеся руки, это «Ка» – божественный замысел о человеке, и «Ка» нет в человеке, и потому человек вечно ищет свое Ка, как идеал. Вот эта птица с человеческим ликом – «Ба», душа человека, но «Ба» тоже не в человеке, ибо она все время ищет свое «Ка», пугаясь, как птица фальшивых образов. А вот иероглиф человека указывающего себе на рот, это таинственное имя «Рэн», которое не принадлежит человеку, но которое ищет душа «Ба», у двойника «Ка». Двойнику «Ка» нужны руки, чтобы отдать имя «Рэн» душе «Ба», чтобы она высиживала его как яйцо, ибо в имени «Рэн» тайна божьей жизни. Смерть же есть встреча «Ба» и «Ка» в «Рэне», как муж и жена встречаются в своем ребенке, и если душа «Ба» смогла вынести имя «Рэн», то тогда она встретит «Ка», и в этом случае человек и становится «Бен». «Бен» это встреча с самим собой, это краеугольный камень, это начало начал, это вечная жизнь, это и есть мумия. Мертвый это и есть единство человека, который встречается со всеобщностью бога в виде «Нуна». «Бен Нун» это единство человека в божественном единстве. И не бывает «Бен» без «Нуна», ибо «Бен», это открытие «Нуна».

– Мицраим чтит много богов, о каком же божественном единстве ты говоришь? – Спросил жреца Осия.

– Иллюзия жизни конкретного человека приводит к тому, что божественное видится в этом мире многообразно, или скорее трояко: то как восходящее солнце «Хепри», то как полуденное солнце «Ра», то как заходящее солнце «Атум».  Однако возможность их единства скрывается в полуночном солнце Осириса. Когда человек умирает, если он следовал пути божественной правды «Маат», а «Маат» есть оперение «Ба», то уподобляется полноте Осириса, в теле которого встречаются все части человека и он сподобляется оказаться «Нуне». Тогда человек и становится «Бен Нуном», который раньше всех богов и боги только части его. «Бен» есть первожертва, и первокамень, и первоземля, и первовзгляд, и только «Бен» может узреть единство божественного которое мы называем «Птах». Тогда «Нун» есть только слезы «Птаха» о потерянном единстве, в которых открывается первовзгляд «Бена». «Нун» есть сон «Птаха», это великая тьма, на фоне которой только и может стать человек самим собою или «Беном», и постичь «Птаха», ибо «Нун» это «Птах» сам в себе, но сам «Птах», это то, что было до того, как ничего не было, в том числе и «Нуна». Мумия есть икона «Нуна», в тот момент, когда «Нун» догадывается, что он «Птах», и «Нун» есть «Ка» или двойник «Птаха». Потому мы жрецы и зовем нашу страну: «домом Ка Птаха – Египтом». Воскресение, это нахождение человека между «Птахом» и «Нуном», в той точке, когда еще ничего не было, но уже что-то было.

Нехаз торжествовал, произнося эту речь, предчувствуя полное онемение ремесленника от этого потока премудрости.

Осия бен Нун действительно молчал.

– Тебе, видимо плохо, хабир. – Посочувствовал ему жрец.- Такое бывает, кто впервые спускается сюда, пойдем обратно на свежий воздух.

Они поднялись из подземелья и через массивные гранитные ворота вышли через главный вход, туда, где впереди, за тремя парами гранитных обелисков и аллеей из колоссов открывался вид на остатки иссыхающей реки, и место детского купания Нехаза. Народу вокруг не было совсем, поскольку все суетились за углом возле упавшего блока и рухнувшей аппарели.

Нехазу все же перестало нравиться, что хабир молчит, ему нужно было подтверждение из его уст величия египетских знаний. Поэтому он начал снова говорить:

– Не думай, что я не понимаю, мысли азиатов. Я знаю, что вы не признаете египетских богов, но весьма почитаете «Хатхор», золотого теленка, потому что «Хатхор» сама не признает египетских богов. И действительно «Хатхор» против богов, но она такова, потому что в ней заключен гнев «Нуна», против тех, кто не следует пути божественной правды – «Маат». «Хатхор» есть сила ужаса на неправедных, но поскольку все боги благи, то ужас их, отдельно от них, но не против них, а за них.

Осия до этого только слушавший египтянина все же заговорил.

– Мы почитаем не «Хатхор», а «Эла» в бычьем образе, как образ божьей мощи и помощи, в честь которой меня и назвали «Осия». Ибо первично мы не мастеровые, а кочевники и до пришествия в Мицраим пасли стада и только «Хатхор» была подобна нашему образу «Эла». Мы не верим в богов, но только в одного Бога, сравнится с Которым не может ничто и никто. Ты прав в том, что не может быть рядом живого Бога и живого человека, поэтому и должен человек считать себя ничем, ради того, чтобы Бог стал всем. И для чего эти мудрования? Так же как мертвого вы объявляете живым, так же и ваши живые боги на самом деле мертвы. Мы же при жизни себя считаем мертвецами, поэтому и знаем Бога.

Во время разговора они вышли на бывший берег Итера. Весь ил был собран, а тростник срублен для изготовления кирпичей, и под их ногами был только чистый песок. От когда-то мощного русла остался только мутный ручей, не более локтя глубиной.

Нехаза этот унылый вид и по-прежнему дерзкие слова хабира, опять ввергли в раздражение.

– Ты зря думаешь хабир, что в мире все происходит просто так. Мы не объявляем  мертвого живым, мы говорим о тайне воскресения. Воскресение есть жизнь мертвого, видящего божественное. Поэтому Бога мы называем «натрий» – и символом его есть вещество останавливающий жизнь ради жизни. «Хатхор» это богиня мести для неверующих в воскресение. Потому вы и почитаете «Хатхор», что живете под гневом и великое наказание ждет вас, но до времени ожидает, чтобы вы раскаялись и приняли веру в воскресение. Ибо только заступничество «Хатхор» еще спасает вас от гнева фараона, ибо ты даже не догадываешься, как же он недоволен хабирами.

До этого спокойный Осия бен Нун вдруг резко поднял голову и гневно выговорил:

– Ты зря думаешь, жрец, что можешь запугать нас, это на вас скоро придет кара Божья и не спасут вас ни ваши мумии, ни ваши лживые боги. Вы смешны и наивны, кичащийся тщетной мудростью, надеющийся на пустое, таскающие камни по пустыням в надежде спастись. Скоро мумии ваши истлеют, и идолы рухнут, а города превратятся в песок, а народ хабиров будет вечен, ибо рука Божия над ним.

Нехаз был настолько поражен беззастенчивой резкостью работника, что чуть не задохнулся от гнева:

– О-о, как ты заговорил, хабир, не нужно было тебе так говорить. Я призываю «Хатхор» в свидетели твоих слов. И когда вы попытаетесь найти у нее защиту, она повернется к вам своим ужасом и истребит вас, а остатки рассеет по лику земли, и будете вы скитаться, пока не примете веру в воскресение из мертвых, и тогда вспомните египтян.

– Нет, это Бог великий и крепкий, поразит ваших детей и ваши стада, а хабиры заберут у вас все ваше богатство и построят великое царство, которое затмит собою все страны мира.

Нехаз не выдержал, в глазах его совершенно потемнело, и он наотмашь ударил хабира по спине, так что поверх старого, уже потемневшего и налившегося кровью рубца, появился новый, изображая на теле Осия бен Нуна египетский крест «анкх».

Осия опять даже не вздрогнул, а молча повернулся и пошел обратно в сторону Дворца юбилеев.

К удивлению Нехаза, его крайняя возмущенность переросла в нечто большее, ему показалось, что он постиг, как никогда раньше, смысл Птаха. Он даже присел от открывшегося ему внутреннего зрения. Ему даже захотелось броситься вслед за упертым хабиром и еще раз попытаться объяснить ему эту страшную тайну и избавить его от заблуждения. Но вместо этого Нехаз сел и набрал полные руки песка, разглядывая его, будто он видит его в первый раз. И прежде чем он погрузился во тьму, ему показалось, что тьма Нуна приближается к нему и смотрит в затылок.