Живые камни

Путь по карте казался простым: вот наш монастырь, чуть повыше «триустье», оттуда вдоль Сулзатки до озера Матигоши, далее по протоке до «Собачьей дыры», а там до Глухарей рукой подать. Какие бы места у нас не были глухие, но охотники и зэки в свое время проложили и здесь немало разных дорог. Только теперь, места эти обезлюдили, дороги заросли, словно чума прошла.

Выходило нам пути километров двадцать туда, и столько же обратно, так что налегке вполне можно обернуться за день. Глухари – самая ближняя к монастырю бывшая подконвойная деревня, а далее вдоль Большой Корты такие деревни шли через каждые пять километров, и находились под управлением СЛОНа, «сибирских лагерей особого назначения». Для начала мы хотели дойти до кладбищ умерших политзэков в Глухарях, чтобы отслужить там панихиду, там создать базу, а оттуда потом исследовать и более дальние зоны.

Поскольку местность в реальности мы представляли плохо, то сразу договорились: чтобы не заблудиться, будем на развилках все время брать вправо. Это нас и подвело,… или помогло.

Вначале дорога была хорошо знакома, и мы относительно быстро оказались у «триустья», где спокойно переправились через Сулзатку по полуобвалившейся бетонной плите, когда-то брошенной в качестве моста. Далее, почти до самой Матигоши шли по ивовой аллее, где мягкая травка веселила взор, и тенистая кровля из сомкнутых над головой крон создавала прохладную тень.

В конце аллеи — первая развилка: прямо шла теряющаяся вдали старая накатанная дорога, а вправо – дорога выглядела поновей, хотя, в этом году по ней явно не ездили. Помня свое решение, мы уверенно взяли вправо. Колея, казалось бы, наезженной дороги, все более заполнялась водой, пока совсем не скрылась в водах Матигоши, к полной для нас неожиданности. Мы взяли чуть выше, и попали в невообразимый кочкарник. Нога соскальзывала с конусообразных кочек и застревала в промежутке между ними в стоящей воде, при этом опутывалась прошлогодней и нынешней болотной травой, крепкой, как проволока и острой, как бритва. Ступня подворачивалась, равновесие терялось и приходилось неловко заваливаться на бок, стараясь не вывернуть ногу. Ко всему прибавилась дневная духота и тяжелая влажность, сердце бешено колотилось, рюкзак тянул вниз и пока мы обогнули озеро, совсем выбились из сил. И так несколько километров. Наконец рельеф стал повышаться, и озеро вошло в четкие берега, однако продолжения дороги, пропавшей до этого в его водах, не наблюдалось. Таких дорог, ведущих до определенного озера, в тайге вообще-то великое множество, и мы оказались именно на одной из них. Куда идти — не понятно. По идее, двигаться надо вдоль озера, но там ветвился непроходимый кустарник, кругом стояла трава по пояс и только чуть далее виднелись кроны сосен. Для возвращения назад по такому жуткому рельефу у нас уже не хватало сил, по крайней мере, не сейчас, и мы решили отдохнуть на опушке виднеющегося леса. Как же мы удивились, когда обнаружили на этой опушке отличную широкую дорогу, идущую неизвестно откуда и неизвестно куда, и у нас появилось подозрение, что она и была та прямая дорога, которую мы пропустили вначале путешествия, хотя это тоже еще вопрос.

Отдохнув и подкрепившись, чем Бог послал, решили пройти по этому новому пути. Сразу за поворотом пред нами предстал проржавевший искореженный остов пресс-подборщика, весь как решето изрешеченный пулями и похожий на подбитый танк. Стало как-то не по себе, хотя по состоянию дороги было видно, что по ней давно никто не ездил. Местные говорят, что вся близлежащая тайга разделена между охотниками, и один не имеет право вторгаться во владения другого, за это сразу стреляют. Как известно, в тайге прокурор – медведь, и только он знает, почему пошёл человек в лес и не вернулся. Тут недавно ягодные места в лесу продали то ли немцам, то ли китайцам и местные жители, чтобы набрать «дикоросов», должны были иметь некую лицензию. Для контроля въезд в бор перекрыл уазик с двумя омоновцами, как полагается с автоматами и рациями. Нашли их только через три дня возле сгоревшей машины, опознавали по ДНК. К нам в монастырь приходил следователь и показывал жуткие фото, все пытаясь чего-то разузнать. Дело было глухое. Но с тех пор про лицензии не напоминали. Места, по которым мы шли, принадлежали некому Гришану, но он заболел и умер в районной больнице. Новых охотников на его место в спивающейся деревне уже не нашлось.

Идти стало намного легче, шли, рассматривая окружающий пейзаж. На одной из опушек, среди высокой травы заметили абсолютно ровные круги вытоптанной травы. Я слышал про такие явления, но собственными глазами видел впервые. Ни о каком искусственном их происхождении не могло быть и речи, сюда давно перестал наведываться, кто бы то ни был, и никакие животные не смогли бы сделать таких ровных кругов, тем более что между окружностями не было переходных дорожек. Опять же, трава была не поломана, а некой силой по спирали прижата к земле. Опять стало не по себе. Малодушно оглядываясь, мы на всякий случай перекрестили эти круги, и пошли дальше.

Неожиданно лес кончился, и мы оказались на берегу протоки. На другой стороне поднималась высокая грива, поросшая лесом, а дорога упиралась в хлипкий полузатонувший мостик – когда-то это был полномасштабный деревянный мост для проезда машин, но теперь от него сохранились только съехавшие набок сваи и несколько бревен. Осторожно пройдя по скользким бревнам на противоположный берег, поднялись на вершину гривы. Дальше был тупик: со всех сторон нас обступал высоченный кедрач, и кривилась наполовину врытая охотничья избушка.

Место, как мы выяснили потом у охотников называлось Нарзок, по-селькупски – «болотный мыс». Рассказывали, как-то мужики колотили шишку, стуча по кедрам деревянными кувалдами. И после очередного удара, от одного кедра вдруг отвалилась часть ствола и внутри дерева открылась выдолбленная ниша, а в ней мумия девушки, закутанная в беличьи шкурки. Мужики бежали оттуда, побросав и молотки и мешки с шишками: говорят, так селькупы останавливали чуму, замуровывая заживо в деревьях своих первых красавиц. Если тайник открывался, то чума возвращалась. Поэтому и в более людные времена сюда старались не ходить.

На столе возле избушки стояла алюминиевая кружка, валялась чья-то вязаная шапка, лежала открытая размокшая книга с неразличимым текстом. Словно кто-то недавно спешно покинул это место, желая в скорости вернуться. Так могло показаться, если бы сквозь дыры шапки уже не проросла многолетняя трава. На дереве, как водится, висело старое ведро ставшее решетом. Домик из больших бревен, наполовину утоплен в землю, с узкими бойницами вместо окон, мощными дверями и запорами, так что мог выдержать осаду со всех сторон. Окна и двери нараспашку, внутри сыро, холодно. На нарах, что вместе с печкой занимали почти всё внутреннее пространство, валялись свернутые старые заплесневелые одеяла и матрацы. Перед входными дверями на веревочках висели молоток и ножовка. Они от ветра слегка покачивались, позвякивали друг об друга, говорят, что это отпугивает волков и даже медведей. Вокруг было неуютно.

Мы двинулись обратно: где-то в лесу не заметив, миновали ответвление влево, ибо до Глухарей шла проезжая дорога, это подтверждали все. И действительно, вернувшись с полкилометра назад, увидели поросшее травой ответвление влево у разломленной молнией сосны. Вскоре дорога заметно расширилась, и стала круто забирать вверх. Со всех сторон путь обступал густой непролазный осинник, и только периодически встречающиеся огромные, в несколько обхватов сосны, говорящие о былом великолепии этого бора. В народе его звали – «Медвежий». Почти на самой вершине гривы мы обратили внимание на возвышающиеся чуть в стороне высокие холмы. Странно было то, что никакие на них не росли, и не потому, что были вырублены, здесь уже давно никто ничего не рубил, и земля по периметру сплошь была утыкана побегами осинника, просто деревья останавливались у некой невидимой преграды. И место было какое-то непередаваемо светлое. Мы слышали о курганах воинов, раскиданных по местным гривам. У нас на Волоке бывшие жители рассказывали, что в 60-х годах, когда еще была деревня, один деревенский дурачок-церебралик, что сроду в руках инструментов не держал, вдруг взял топор и стал рубить единственный в деревне огромный кедр. Сначала на него не обращали внимания, а когда обратили – было поздно, подрубленный кедр пришлось свалить и распилить на дрова. Церебралик же на следующий день утонул, наклонившись, чтобы попить из речки: поскользнулся и всё. Пень кедра мужики же зацепили тросом, и выкорчевали трактором, чтобы не мешал. А под корнями открылась могила с останками древнего воина огромного роста полностью облаченного в доспехи. Все конечно из могилы быстро растащили, только деревня через некоторое время загорелась и выгорела дотла, ее даже восстанавливать не стали. Когда позже здесь поселились уже монастырские, одна старая монахиня вышла поутру из избы и видит, как на нее несется военная конница, а впереди на колеснице огромного роста богатырь в блестящем шлеме. И так тяжело на нее посмотрел. Монахиня как заорет и обратно в дом. Ох, и смеялись над ней, мало ли что померещится в утреннем тумане, но вскоре монастырское подворье полностью сгорело, даже заборы не успели спасти. Но ничего, отстроились снова.

Откуда-то сбоку на дорогу «вырулил» след вездехода, след был относительно недавний, оставленный может год, может два назад, идти стало веселей: мощная машина ликвидировала на нашем пути все препятствия в виде поваленных деревьев и кустарников, что выросли на старой дороге. Вскоре, след пошел параллельно дороге, а затем стал забирать все правее. Нам показалось, что люди, сидящие в вездеходе, лучше знают местность и сокращают какой-нибудь крюк, тем более что по широким следам идти было одно удовольствие. Сначала всё шло хорошо, но затем вездеход ломанулся через непролазную лесную болотину, прямо по деревьям, оставляя за собой широкую просеку. Мы предположили, что этот участок скоро кончится. Действительно, поначалу нам удавалось довольно удачно передвигаться по мешанине из стволов, веток и торчащих кочек, но затем началось сущее мучение. Лес поредел, молодые деревца, поваленные машиной, уже не удерживали ногу, и она проваливалась всё в тоже заполненное водой, пространство между кочек, но теперь уже было просто невозможно вытащить ногу, ее крепко держали переплетения веток и стеблей, так что приходилось вытаскивать уже без сапог, а сам сапог выщупывать руками. И так почти через каждый шаг. Куда ехал этот вездеход, осталось не ведомо, но возвращаться обратно нам не позволяло упрямство, и мы продолжали почти ползком двигаться вперед, вспоминая недобрым словом и вездеход, и всех тех, кто в нем сидел. Неизвестно, сколько мы прошли, но когда в итоге след сумасшедшей машины снова вывел нас на дорогу, мы в изнеможении упали прямо на обочине. То, что испытали, идя вдоль Матигоши, казалось теперь нам легкой прогулкой. След же вездехода, пересекая дорогу, опять терялся где-то в чащобе леса.

До Глухарей явно было недалеко, но силы уже кончились. Лёжа мы стали играть в «смысловые игры»: почему всё же деревню назвали «Глухари». Положим, по древним родовым названиям местных селькупских племен, рода которых носили имена тотемов, и вполне логично, что этими местами владел как раз «род глухаря». Местные говорили, что глухарь, или дух в виде глухаря, помогал животным спастись от охотника и запутывал лесные дороги, чтобы люди и звери не встретились. Но само название «глухарь» говорит о глухоте птицы в период токования, причём птица тогда не только глуха, но и почти слепа. В это время к нему легко может подкрасться охотник, сделав его своей добычей. Опять же «глухарь» – это ещё сленговое милицейское слово, означающее не раскрываемое убийство, глухое дело, «висяк». С третьей стороны «глухарь» – это словечко спецслужб, обозначающее человека используемого в тёмную, в деле, смысл который ему неведом. «Глухарь» это и кличка, даваемая человеку, работающему почти бесплатно из-за любви к делу, он глух к социальным компенсациям и поэтому чрезвычайно выгоден для государства и бизнеса. Получается, что успех многих дел немало зависит от наличия в нём «глухарей». На «глухарей» как раз и вешают глухие дела, и те их вытягивают. Опять же «глухаря» легко подставить, он так увлечен, что не видит козней коллег. Получалось, что «Глухари» это и место тока глухарей, и место совершения не раскрываемых преступлений, и место, где работают за идею без вознаграждения. «Глухарь» это – и сам глухарь, и охотник увлеченный охотой, и заключенный, чье убийство никто никогда не будет расследовать, и охранник, искренне считающий, что он несет важную службу, совершенно глухой к каким-то доводам против этого. Одним словом «глухари» это тип людей, которым поручают решение самых бесполезных и опасных задач, безо всякой ответственности со стороны поручителей, тем более, что «глухари» натуры не воспринимающие извне, ни угрожающих, ни предупреждающих сигналов. Увлекающиеся люди, и это увлечение доводит их до предела. В этом есть что-то русское. Глухарь – таинственная птица России.

Порассуждав таким образом, и восстановив немного сил, двинулись дальше, и, буквально через несколько сот метров, вышли на берег широкой, по лесным меркам, реки, в которой без труда признали Большую Корту. Справа в Корту впадала протока «Собачья дыра». Странное название. Как нам объяснили местные, оно означает извилистую протоку с множеством тупичков, в которых можно легко заблудиться, короче “гиблое и опасное место”.

Судя по карте, Глухари были где-то в полукилометре, но чтобы добраться до деревни, необходимо переправиться через протоку. Но как это сделать? Вода уже по-осеннему холодная, ширина исключала какие-либо прыжки, даже чемпионские. Но, было бы совсем глупо, проделав такой сложный путь, не попытаться преодолеть последнее препятствие.

Мы спустились и увидели на берегу остатки моста, а за протокой продолжение нашей дороги. Мое внимание привлекла подозрительного вида куча. Подошли, принюхались и вздрогнули: огромный медвежий след недвусмысленно указывал на хозяина этой вонючей пирамиды. Сопоставив размер лапы и кучи, получили что-то не меньше слона. Удивительно, как вид свежего медвежьего дерьма мгновенно совлек с нас достоинство «царя природы». В голове была простая и ясная как день мысль: бежать и прятаться тут негде, да и бесполезно, медведь заведомо быстрее и сильнее нас. При этом он ещё плавает и лазит по деревьям. Да и куда бежать? Вокруг тайга и гнилые болота вплоть до Ледовитого океана. Вспомнилось: медведь боится женского визга, но уверенности не было, что два мужика смогут его достаточно натурально имитировать. Еще мелькнула мысль, что если бы мы не застряли на вездеходном следе или еще ранее, то пришли бы как раз во время прокурорского заседания.

После того, как горела Красноярская тайга, медведей у нас заметно прибавилось. Как-то на Волоке пропала корова. Пошли мы ее искать, смотрим – идет вдали наша буренка, повесив голову. Мы обрадовались, стали звать ее, а она вдруг поднялась на задние лапы, да как зарычит – больше искать её не ходили. Еще вспомнилось, что недалеко от Волока, у старой сосны нашли скелет огромного лося, а рядом скелет не менее огромного медведя. Охотники знали это место, одни говорили, что это лось прижал медведя к сосне рогами, так что тот не мог пошевелиться, но и сам не мог уйти, иначе его убил бы медведь, и так оба с голоду и померли; другие – что это медведь спрятался за сосну и когда мимо пробегал лось, с размаху саданул его лапой, да не рассчитал инерции и так вдарился об дерево и проломил себе грудную клетку и мёртвый свалился на убитого лося. Впервые по-настоящему вспомнилась молитва. Перед выходом я решил молиться всё время, но с первых же шагов забыл об этом, но вспомнил, когда мы запутались в кочках Матигоши, и опять забыл. Ещё молитва возвращалась на ум в болотине вездеходного следа, а вот теперь она стала непрестанной и больше не забывалась.

Немного пройдя вдоль протоки и, мы нашли наиболее узкое место, где берега отстояли друг от друга не более чем метра на четыре. Невдалеке увидели подходящие по толщине осины и срубили их. Решили для страховки взять две осины, так как толщина их нам показалась не очень надежной. Срубив, пыхтя, потащили стволы к краю протоки, и стали их поднимать, чтобы уронить на противоположный берег, да это оказалось не так просто сделать. Сначала комель съезжал в воду, так что пришлось выкапывать уступ. Затем выяснилось, что поднять мы можем ствол только на сорок пять градусов, ибо нам не хватало сил одновременно перебирать ствол руками и сохранять его равновесие. Пришлось срубать еще рогатину, и уже с её помощью, подпирая вершину, мы таки перебросили дерево с берега на берег. Вымотались изрядно, перекидывая свой рюкзак на другую сторону, я не удачно попал в другой, и они оба покатился в воду. Перебравшись стали выуживать их из воды. Печальный итог: спички и еда промокли. Уходя, столкнули осины вниз, боясь, что медведь унюхает наш след, будто и не собирались возвращаться.

По противоположному берегу протоки наконец-то вышли к продолжению дороги ведущей в Глухари. Она обозначалась ясно, только промеж колеи выросли большие березы и сосны, точно такие же, как и на обочине: значит по ней не ездили лет тридцать-сорок. Здесь и раньше было глухое место, основные поселения ставились выше по течению реки, там валили лес и вязали плоты, а сюда отсылали самых ненадежных и опасных заключенных.

И вот наконец дорога привела нас до места. То, что это были Глухари – не было никакого сомнения. Однако не оказалось ничего такого, что мы ожидали увидеть: ни остатков построек, ни колючей проволоки, лишь через одинаковые промежутки, заросшие кипреем обваленные ямы в рост человека. По периметру вокруг ям шли ямки поменьше, видимо для столбов и вышек… Вывезено оказалось всё, даже создалось ощущение, что опустошённое место ещё на несколько раз прочесали, а напоследок и подмели. Забыли только один деревянный столб с глубокими пазами, на котором мы и вырезали православный крест. Присев возле него, доели из мокрых рюкзаков двух рыбок и последние остатки мокрого хлеба.

Кладбище нашли на горке. На нём не осталось ни одной досочки – только ряды холмиков.

Удивительно, что все холмики поросли молодняком кедрача, хотя вблизи не было ни одного взрослого кедра. Место потрясающе красивое, и все вокруг такое чистое, прозрачный смолистый воздух разливал вокруг силу и покой. Это было идеальное место для токования. Мы с чувством пропели «Царство небесное, вечный покой». Молитва тишиной вошла внутрь и стала торжественной вечностью, чему невозможно подобрать слов. Мы сели, прислонившись с разных сторон к высокой сосне. Заметно темнело, солнце от горизонта освещало все неестественно скользящим светом – как рампа освещает сцену. Было пронзительно тихо. Сил на обратную дорогу не было, спички промокли, еда кончилась. Угрожающе, подсвеченная снизу бордовым, молча, подкрадывалась туча. Плотная, на пол неба, с заготовленным на всю ночь холодным дождём и ветром. Но мы, сидя на чужих могилках под заходящим солнышком и уже ничего не слышали и не видели.