Живые камни

Вместо реки было море, по которому плыли последние заблудившиеся льдины. С дамбы в моторную лодку садились послушник Петр да монахи Дермидон и Нектарий. На дамбе сидели мужики, и с мудрым видом занимались любимым для местных жителей занятием: высчитыванием сантиметров от уровня воды до верха дамбы. Вода в этом году была высока.

Монахи отправились на лодке ради фотографий видов природы на речке Ангальдже, к подготавливаемому в монастыре юбилейному буклету. На Ангальдже, как им говорили, были очень красивые по гривам места, и они давно хотели попасть туда. Желание совпало с необходимостью. Под такое дело монастырское начальство, заинтересованное в красочном альбоме, быстро нашло моторку, топливо и послушника, умеющего со всем этим обращаться и примерно знающего местность. Хотели выбраться пораньше, но, обычная в таких случаях, неразбериха затянуло дело до обеда.

За ручку мотора сел Петр, а Дермидон и Нектарий взялись за весла: поселковая свалка за дамбой всплыла, в результате на воде плавали пластиковые бутылки, мусор, бревна и подозрительные шкуры, поэтому необходимо было отгрести подальше , чтобы миновать остатки человеческой жизнедеятельности.

Наконец, на необходимом расстоянии от берега, мотор завелся, и лодка заскользила по водной глади.
Старенькая самодельная моторка с железякой вместо ветрового стекла, шла тяжело, перегружено, пыталась безуспешно задрать нос и выйти на глиссер.

Ехали прямо по бывшим полям, поселок с воды напоминал миску плавающую в бассейне, дома сиротливо жались друг к другу, сбиваясь в кучу за дамбой, что по кругу обегала поселок, с тревогой смотря глазами окон на пребывающую воду. Над водной гладью то тут, то там торчали деревья, а под днищем лодки, в прозрачной воде промелькнула верхняя перекладина футбольных ворот.

Ориентировки почти не было, все дороги, озера, протоки, короче, все приметы, по которым можно было определить путь, были под водой, поэтому ехали просто напрямик, примерно выдерживая направление, монахи хотели добраться до Ангальджи побыстрее. Однако вскоре от этой идеи пришлось отказаться: стало не понятно куда плыть, и они некоторое время блуждали, выискивая в воде следы русла какой-нибудь протоки. Наконец русло было поймано и оба монаха с двух сторон высматривали его по особому виду ряби, тем более что по затопленным берегам часто попадались растущие ивы. Если они правильно определились, то русло, по которому плыли, вскоре должно было привести их к Ангальдже.

Ехать стало интересней, один монах в нужное время с одной стороны кричал «правее», другой – с другой стороны «левее», и послушник широко улыбаясь, крутил в нужную стороны ручку мотора выписывая извилистые виражи вдоль змеевидного фарватера.

В какой-то момент лодка, казалось, пересекла некую невидимую границу и все оказались в царстве птиц. До этого их видно не было, но в этом месте творилось нечто невообразимое, люди в лодке просто не знали куда ехать: вся поверхность воды была усеяна пернатыми, которых они никогда раньше не видели и названия которым не знали. Были здесь птицы и с длинными шеями, и птицы с длинными ногами; были с длинными клювами и с длинными хохолками, а так же с короткими шеями и клювами в самых разнообразных сочетаниях, и все это пищало, пело, свистело на разные голоса. Самое удивительное, что здесь были не только водоплавающие птицы, но и обыкновенные сухопутные.

– А чему тут удивляться, – прокомментировал начитанный монах Нектарий, – вот когда Рыбинское водохранилище затопили, все птицы на свои места вернулись, так и вили гнезда на затопленных деревьях, а стрижи и ласточки селились в торчащих колокольнях, а жаворонки пели над бывшими полями.

Лодка медленно плыла среди этого разнообразия, увертываясь и стараясь не наехать на беспечных пернатых.

Вокруг было море, разлившаяся Обь затопила низкий берег на десятки километров. Было довольно тепло. На таком обширном водном пространстве, непривычном для речного мироощущения, небо казалось необыкновенно высоким, а человек маленьким, зажатым между двумя океанами, верхним и нижнем. Поэтому когда появилась грозовая туча, она произвела самое величественное впечатление. Ведь на суше туча теряет свою силу, а здесь, она заодно с этим неверным бескрайним простором, и от нее некуда спрятаться, да и куда спрятаться посреди воды людям в лодке. То, что туча и лодка одновременно двигались, создавало необычную динамику погони: люди хотели уйти от дождя, а впереди на водной зеркальной глади казалось, что туча гонится за лодкой не только сверху, но и снизу, и тогда вообще было не понятно где здесь хоть какая-то опора. Особенно впечатлял край тучи: что-то косматое, волохатое, постоянно клубящееся и ворчащее, толкающее впереди себя ветер и силу. Птицы, как по команде, исчезли, а туча догнала, и накрыла мир: громом, молниями и проливным дождем. Стало темно. В лодке наступила беспомощная тишина, даже не было понятно, что лучше делать: оставаться на месте или ехать быстрее, чтобы увертываться от сверкающих молний? Но стихия имела настолько грандиозный вид, что восторг и восхищение перед ее буйством смыло страх и неуверенность перед возможной опасностью. Мотор взревел на максимальную мощь и сердца сидящих в ней сладко подкатывали к горлу, когда то тут, то там, сверху и снизу одновременно в воду били ослепительные стрелы и небо лопалось от грома над их головами. Различия между небом, воздухом и водой исчезли, вокруг первозданный и первобытный водный хаос и маленькая лодка среди этого серо-свинцового буйства, потеряв всякую материальность, носилась как дух над бездной.

Скоро туча показала свой хвост и уползла на Запад. Стало тепло и тихо. Одежда промокла, но холодно не было. Впереди показалась грива, поросшая лесом, говорящая о том, что Ангальджа уже близка.
Вот и ее русло, но руслом это можно было назвать весьма условно: с одной стороны высился берег, с другой – простиралась все та же «морская» гладь с торчащими кое-где деревьями. Цель достигнута: подрабатывая винтом, стали щелкать кадры и искать нужный ракурс для усиления художественного восприятия.

День был еще в полном разгаре, бензина достаточно, и лодка поплыла вдоль гривы, а монахи выискивали красивые композиции. Однако вскоре грива ушла под воду, и они ехали на лодке уже прямо по бору. Любопытство все дальше толкало лодку вперед, плыли посреди деревьев, что причудливо росли из воды справа и слева от нее. Наконец суденышко повернуло назад, но деревья продолжали высовываться со всех сторон, а русло реки все не показывалось. Поначалу это казалось какой-то глупостью, насколько нереальной виделась ситуация: заблудиться на моторной лодке в лесу, но факт оставался фактом: они заблудились. Примерно держась направления в обратную сторону, хотя не было уже никакой уверенности, что это именно нужное направление, лодка петляла между деревьями. То, что плавание по лесу отличается от аналогичного плавания по полю, стало ясно достаточно скоро: мотор, крякнув, подскочил вверх, налетев на корягу. Со страхом все посмотрели на конец мотора,… ко всеобщему облегчению винт был на месте, ведь как водится, ни запасного винта, ни запасной шпильки у них не имелось. Они быстро подсчитали, что при потере винта, даже зная куда плыть, им грести обратно надо минимум с неделю. Пелена облаков опять закрыла небо. Сначала решили отталкиваться веслами от деревьев, но вскоре утомились и на малых оборотах поплыли неизвестно куда.
Через некоторое время лодка, наконец, выбрались из леса на опушку, вода на ней стояла не такая глубокая и трава под водой сильно наматывалась на винт, поэтому старались держаться глубоких мест, которые вычисляли по отсутствию верхушек трав.

Плыли, ориентируясь по солнцу, однако вскоре нужное им направление перекрыла обширная грива. Ничего не оставалось делать, как попытаться объехать ее, двигаясь вдоль берега, но вскоре появился и из-под воды и другой берег. Более того, русло стало сужаться, а мощные ивы и березы склонялись над водой, замыкаясь сверху листвою в шатер, и лодка плыла как в тоннеле, как это бывает в тропическом лесу.

Протока все мельчала, сужалась, и Петр принял решение вернуться обратно, он заложил крутой вираж, так что один борт лодки наклонился почти к воде, а другой поднялся вверх приблизившись к берегу. В этот момент лобовая железка, вместо стекла на носу лодки, зацепила толстую ветку наклоненного дерева, и стала её тянуть за собой, как будто сжимала пружину. «Ложись», – успел крикнуть Петр. Мотор, чувствуя препятствие, завыл, лодка пошла вбок и вниз, ветка, сорвавшись с лобового щитка, как булава понеслась над людьми. Все нырнули вниз, Нектарий не успевая, прикрыл голову рукой, и ветка чувствительно ударила ему по ладони, отбросив на дно, только Дермидон засуетился и, поняв, что не успеет наклониться вперед, откинулся назад. Раздался смачный удар и хрумкающий звук, лопающейся и разбивающийся вдребезги тыквы. Мотор заглох, наступила тишина, Петр и Нектарий со страхом посмотрели в сторону Дермидона. Его голову спас висевший на шее фотоаппарат, который, приняв на себя удар ветки, разлетелся вдребезги, только на подбородке заалела ссадина, потрогав которую, Дермидон нервно хмыкнул: «Все нормально, у меня челюсть крепкая».

Нектарий стал петь тропарь святителю Николаю, помогающему на водах и избавляющему от бед.
Лодка тихонько качалась на волнах, стоя поперек протоки и Петр оглядевшись, заметил впереди, в разрыве прибрежных кустов, избушку, из трубы которой вился дымок.

На веслах подплыли к еле заметной тропинке, у которой к кустам был привязан выдолбленный из цельного дерева юркий «обласок». Оказалось, что здесь за поворотом протока заканчивается небольшим озерцом, за которым открывались еще три русла. Оставив лодку, все с любопытством отправились к небольшой избушке, стоящей среди ульев и закрытой на согнутый гвоздь. Осторожно вошли, внутри никого не было, топилась небольшая печка, с дымящимся на ней чугунком, у окна стоял стол с банкой меда, за печкой находился топчан и полка с книгами по географии, и иностранными словарями.

Впрочем, гости еще не успели все хорошо разглядеть, как в дом вошел крепко сбитый мужчина лет пятидесяти в «энцефалитке» с охапкой дров.

– Здравствуйте, – просто сказал он, кладя возле печки дрова, что принес с собою, и протягивая руку для знакомства. – Александр.

Вид вошедшего был умиротворенный, не было в нем ни заискивания, ни агрессии, ни любопытства, ни равнодушия.

Познакомившись, Петр поспешил вкратце рассказать об их злоключениях, как они попали в грозу, как поплыли по скрытому руслу Ангальджи, как заблудились во многоводном бору.
– Это вам повезло, – почесав затылок, ответствовал хозяин, – здесь в большую воду можно месяц кружить, вы в «топонимический бубен» попали. И меня тут трудно найти, сюда так просто не попадешь, только в самую большую воду, а потом исток и озеро пересыхают, остается непроходимое болото, только я один отсюда знаю путь.

Александр широким жестом пригласил гостей к столу. Горячий чай с медом был как раз, кстати, для переволновавшихся путников.

Первым не выдержал любознательный Дермидон, и спросил, не ослышался ли он, и что это за «топонимический бубен» имел в виду Александр, в котором они заблудились?
– Я ведь тут уже почти десять лет. – Помолчав, ответил хозяин. — Про меня мало кто из местных знает, сюда трудно добраться, для меда же лучше чем здесь места не найти. И на карте этого места нет, оно только в большую воду появляется. Карта ведь показывает состояние дел на осень, когда вода низкая и все в своих берегах, а весной совсем другое дело, многое под воду уходит, и появляются другие очертания, вот смотрите.

Он взял с полки карту местности, изрисованную черным фломастером.

– Вот эти береговые линии я нарисовал лично объезжая их на своем «обласке» в половодье. Видите, все извилистые русла проток уходят под воду, низкие гривы затопляются и появляются совсем другие очертания.

На карте явственно выступал круг с четырьмя спицами, которые соединялись в центре.

– Вот вы и попали сначала во внешнюю обводку, потом блуждали вот здесь, а потом по одной из спиц, доехали до центра, но когда воды нет, то нет и никакого центра, видите, на карте, здесь просто болото. Это и есть «топонимический бубен», который появляется только в большую воду, точно так выглядят шаманские бубны с перекладинами внутри.

– А почему «бубен»? – подозрительно спросил Дермидон, – больше похоже на колесо.

– Скорее на просфору, с крестом посредине, – примирительно сказал Нектарий.

– «Топонимическая просфора», это не плохо, – обрадовался пасечник, – я почему «бубном» назвал, потому что, места тут такие, не наши. Во каждой из четырех частей этого колеса есть озеро с кетским названием, я их перевел. Вот это озеро лося, справа – озеро глухаря, ниже – озеро медведя, а с другой стороны – собаки. Лось и птица – верхний мир, медведь и волк – нижний мир, вот только название центрального места не сохранилось. Это схема мироздания в представлении живущих здесь кетов, а может и тех, кто был до них.

– Это как символы евангелистов, четыре херувима: лев, телец, орел и человек. Лев вместо медведя, телец вместо лося, орел вместо глухаря, а человек вместо волка, – продолжал видеть свое Нектарий.

– Или, это изображение стихий: воды, огня, воздуха и земли, – вставил свое слово Петр.

– Местные вряд ли хотели передать через свою географию христианские истины, но я уверен, что это не случайно, гривы явно подсыпаны, протоки соединены в нужных местах. – Продолжал Александр. – Пойма, ведь тоже Междуречье, или как заливные луга Нила, что взрастила древние цивилизации. Дело не в плодородии, а в том, что здесь все друг с другом, связано, как переплетение нервной или кровеносной системы, пойма похожа на организм.

– Чего-то я сомневаюсь, – вдруг, возразил монах Дермидон, – Названия даются по внешним признакам, наобум, разными людьми, тем более, если это касается диких народов, и тем более, когда речь идет о такой обширной территории.

– А мне нравится, – стал заступаться монах Нектарий, – В половодье появляется колесо со спицами, а потом оно уходит, и проступают четыре озера, как бы концентрация смысла четырех частей, как на просфоре: «ic», «хс», «ни», «ка», или как философская парадигма.

– Дух Божий дышит, где хочет, – вставил свое слово послушник Петр, – язычники думали одно, а Бог через них открывал другое.

– Да, вы чего, бредите, – не унимался Дермидон, – «бубен», «просфора», это особенность восприятия человека, который в любом случайном нагромождении пятен ищет какие-то осмысленные очертания…
День уже клонился к вечеру, когда разговор поутих и монахи стали благодарить пасечника, засобиравшись обратно. Александр, было, стал их уговаривать остаться, указывая на закат, но монахи все же решили ехать, в монастыре могло быть большое волнение из-за их долгого отсутствия.

Пасечник нарисовал на карте, как выбраться отсюда и подарил ее путешественникам. Наскоро попрощавшись, путники завели мотор лодки и устремилась в обратный путь, огляжываясь на растворяющегося в буйстве зелени владельца топонимического бубна.

Лодка плыла. Стремительно вечерело, стало заметно холоднее, а одновременно опускалось под воду и небесное светило.

Выехав на чистую воду и взяв нужное направление, путники опять заспорили, кто же на самом деле этот Александр? Дермидон склонялся, что это скрывающийся алиментщик, Нектарий считал, что это профессор, решивший остаток дней посвятить созерцанию, а Петр решил, что он действительно пасечник, ищущий экологически чистые места.

Они, может быть, и успели бы проскочить до темноты, но подводная трава опять наматывалась на винт, и его периодически приходилось очищать. Все начали жалеть, что не остались у пасечника. Возвращаться было поздно. Ехать в кромешной тьме тоже никому не хотелось, как, впрочем, и ночевать в лодке посреди воды. На небе в это время потухала оранжево-розовая феерия, переходящая в серо-фиолетовый занавес, когда впереди в сумраке замаячила сопка. Петр поднял винт, чтобы очистить его от очередной порции травы, а монахи, не теряя времени, на веслах стали подплывать к возвышению.
Перед ними была размытая во многих местах гряда, на которой высился одинокий стог сена, торчащий прямо из воды.

– Не надо к нему приставать, – забеспокоился осторожный монах Дермидон, – вот когда Обское водохранилище затопили, так целые острова дерна всплывали с деревьями, травой и стогами сена, лодка к ней пристает, человек выходит на берег, бултых под дерн, и нет его, так и плавали острова с пустыми моторками по берегам.

– Да ты что, это же наши монастырские стога, мы их не все успели вывезти, часть смыло, а этот остался. Отсюда лодке полчаса ходу до поселка.

На всякий случай монахи веслами все-таки потыкали под стогом, земля там была. Стало уже почти темно, лодку привязали длинной веревкой к стожару, т.е. палке торчащей из центра стога, а сами разгребли вокруг него старое сено, и закопались в сухую пахучую солому, оставив открытыми только головы.

Первое время всех немного качало, если человек закреплял небо, то качалась земля вместе со стогом, если закреплялась земля, то качалось небо, если же закрепить небо и землю, тогда качался сам человек. Впрочем, эти ощущения скоро прошли, в стогу было тепло, сухо и тихо, небо очистилось и усыпалось звездами, спать не хотелось. Сам собой лился разговор.

– Где этот стог находится?

– Если по схеме пасечника, то прямо на ободе его колеса.

– То есть мы на самом краю «топонимического бубна», а значит на краю вселенной.

– А чем, по большому счету, вселенная от стога отличается?

– Да ничем она не отличается.

– Вот и я про то же.

– Только головы у нас из стога торчат, значит, они у нас вне вселенной.

– А что, меня с детства картинка в каком-то учебнике волновала, там мужик сквозь твердь небесную голову просунул и на красоту небесных колес любовался.

– Вот бы мы там себе в буклет видов понафотографировали, только фотоаппарат разбился, вместо головы.

– А мысли ты думаешь, откуда берутся? С той стороны тверди, это и есть фотографии оттуда.

– А мы в семинарии проходили: на Пасху израильтяне первый сноп в храм приносили, а на «Пятидесятницу» последний. Значит время от Пасхи до Троицы, это творение духовного стога, нивы поспели.

– Начало мира – выросла трава, конец мира, срезали ее и сметали ангелы в стога.

– А я думал, чего это ангелов на древних заставках, всегда с вилами рисуют.

– «Дни человеческие яко трава, яко цвет сельный, тако отцветет».

– Стог это мощь травы, ее иная, соборная жизнь. Из ее отделенных голов испекли хлеб. Если «хлеб – всему голова», то значит, стог – всему тело.

– Да, звезды, это соломинки небесного звездного стога, а голова его – Солнце.

– Хорошо, значит, Солнце есть Хлеб вселенной.

– Да. Христос – Хлеб, Солнце и Глава Церкви, а золотые церковные купола изображают стога сена, они собирали траву людей.

– Ага, каждое название, это соломинка, росли топонимы в поле, а потом их срезали и собрали в кучу в чьей-нибудь голове.

— Мне кажется, я понял, что Александр хотел нам сказать: мир – это музыкальный инструмент…

– Всё, договорились до ручки, давайте спать, лучше…

Постепенно разговор замолкал, и переходил в тишину. Звездное небо поворачивалось в своем движении вокруг стога, или наоборот, оно стояло на месте, а стог кружился вместе с людьми, по какому-то неведомому кругу…

Теперь лодка неслась домой по удивительным местам, через пойменные затопленные земли, мимо пустынных берегов, над которыми с недовольным криком поднимались встревоженные присутствием людей птицы созвездий.

 

Комментарии к данной записи закрыты.