Живые камни

Рече безумен в сердце своем: несть Бога (Псалом 13.1)

Предлагаемый ниже текст есть выборка из дневниковых записей неизвестного послушника работавшего на монастырской стройке примерно с 1995 по 1997 год. Записи найдены случайно при ремонте одной кельи. Они представляли собой, разрозненные блокнотные листки, исписанные карандашом, в которых видимо, запечатлевалось все, что казалось автору интересным. Мне они показались любопытными, потому что сохранили внутреннюю атмосферу строительства монастыря.

Работа в те годы шла почти весь световой день, иногда захватывая ночь, а при авралах выходили даже в воскресенье. Делали опалубку, месили бетон, вручную на носилках по сходням разносили его по местам заливки. Фон этой стройки — жуткая жара, скудное питание, отсутствие средств и присутствие прессинга экономических, политических, духовных и иных независящих от строителей реалий.
Параллельно тяжелой изнуряющей физической работе, как видно из записей, шла не менее значимая внутренняя работа проявляющаяся в разговорах, рассуждениях во время труда, да и просто в перерывах. Я, предполагаю, кто бы мог оставить записи, но не буду называть имени, публикуя эти отрывки, поскольку этого человека больше с нами нет, и они не содержат ничего личного. Публикую эти записи сплошным текстом, хотя и не полностью, опуская несущественное. Мне показалось, что я уловил некую общую тему, которую не заметил даже сам автор, ту тему, что передает особенный дух того времени.

*       *     *

“Интересно, но я никогда не предполагал, что отупляющая монотонная работа дает столько пищи для ума. Может потому что здесь особая атмосфера. По крайней мере, что касается меня, то более пластично, чем на бетонных работах, мой ум никогда себя не чувствовал. Видимо тут дело в сочетании запредельной усталости и осмысленности труда. В таком состоянии реакция на внешнее как бы обостряется, событие или слово само по себе обрастает облаком свободных ассоциаций, и некоторые из них вдруг соединяясь, совершенно по-новому освещают привычные вещи. Вот, например, принесли к нам на стройку горку пирожков на блюде. Пока ели пироги в голове строилось здание. «Пирог – пир горой», гора это пирамида. Пирамида из пирогов одновременно и ритуальное сооружение и пиршество. Сам пирожок имеет вид ритуальной ладьи, которую закапывали в курган-пирамиду при погребении знатных воинов и устраивали на его могиле тризну. Пирог это сама могила с телом предка, прадеда, воина, прообраз гроба Господня, Первого и Последнего. Князь Игорь едет к Божьей Матери «Пирогощей», «пирга» по-гречески «башня», «строение». «Пир» по-гречески «огонь», пироги пекутся в огне, а тело воина сжигали в огненной пироге. Мы строим монастырь в этой жуткой жаре для будущего пира.

В течение строительных работ выработался своеобразный сленг с грубоватыми жаргонными словечками, которые в здешних условиях имеют свое своеобразное значение. Вот примерный список данного понятийного аппарата: «гнать, рубиться, стечь, наехать, раниться, вырубиться, погибнуть». На стройке новичок обычно начинает «гнать», то есть активно изображать из себя нечто духовно значимое. Его дальнейшая судьба зависит от количества горючего материала под его броней. Страсти начинают закипать, и происходит внутренний перегрев. Если человек успеет смириться, то перестает «гнать картину», и просто «рубится» как все, работает в простоте. Если нет, то перегрев приводит к вспышкам гнева, ропоту, человек начинает «наезжать» на своих, чтобы за этим «наездом» скрыть собственную несостоятельность и слабость. «Наезды» на коллектив заканчиваются рано или поздно его «ранением»: уязвленным самолюбием. «Раненному» необходима уже квалифицированная помощь и достаточно длительное лечение, чтобы он мог вернуться в состояние «рубки», что, к сожалению, не всегда возможно. В противном случае он продолжает «раниться» и «вырубается». «Вырубленный» обычно несколько недель не появляется на стройке, и в принципе может отойти от «ран», но в большинстве случаев он «погибает», уходит со стройки и никогда больше не появляется.

Сегодня вспоминали книжки, что читали в детстве, и увидели их по-новому. Например, «Карлсон», несомненно «нежить», визуализированная обида Малыша. Малышу скучно и он одинок, с ним никто не играет, даже не дарят собачку, вот он и выдумывает себе друга. И вообще «Малыш» — не имя, а обидная кличка, тогда как он сам себя считает в самом расцвете сил. Его фантазия привлекает «шутника Карлсона», который, паразитируя на обиде Малыша, хулиганит в доме. В итоге любая пустячная ссора, раздувается Карлсоном до максимально возможных размеров. В итоге происходит своеобразный пролом отношений, когда всех трясет и вместе становится невыносимо жить, и каждый к себе для «утешения» зовет того же Карлсона. Печальный пример Фрекен Бок – урок для всех нянек. Психологически это означает, что у ребенка не формируется положительного образа семьи, как впрочем, и у взрослого. Единственный выход из ситуации — простить ближним их невнимательность к детству или таскать бетонные носилки в монастыре.

Или та же Мэри Поппинс, оживший манекен. Детьми никто не занимается, а что бы они не мешали, им подсовывают кукол. Но не дети теперь играют с куклами, а кукла начинает играть с детьми, посвящая их в свою странную нечеловеческую жизнь.

Или Шерлок Холмс. Почему доктор Ватсон никак не мог овладеть «дедуктивным методом»? Да потому что Холмс дурит его. Дело не в том, что сыщик знал все сорта глины и место их залегания, так что по грязи на сапогах мог догадаться, откуда явился господин. У Холмса был свой «Карлсон», а воспитала его Мэри Поппинс, вот он и вызывал духов, бездарно играя на скрипке или посасывая трубочку с неизвестной травкой. Духи и сообщали знаменитому сыщику тайны пришедшего клиента, а Холмс уже задним числом восстанавливал ту цепочку, которая вела к правильным следам, потешаясь над материалистом Ватсоном.

Продолжили книжные воспоминания рыцарскими романами, тем более что строящийся монастырь весьма похож на рыцарский замок. Много говорили о короле Артуре и Мерлине. Мерлин несчастное существо, застрявшее между язычеством и христианством. К христианству его тянет желание делать добро, а к язычеству – делать добро самому. Из-за этой двойственности он постоянно не уверен в себе, и поэтому его используют все: злые добровольно, а добрые невольно. Он знает и любит Христа, но боится, что через него придет в мир антихрист. Он знает где спрятана Чаша Господня и где хранится живительное копье Лонгина, но открывает Артуру только меч Эскалибур, чтобы он восстановил Римскую империю и сделал из Лондона Второй Рим. Но лезвие Эскалибура отполировано до блеска и кровь скатывается с него не оставляя следов. В Эскалибуре Артур видит самого себя как в зеркале и оборачивает экспансию во внутрь, теряя свое царство.

Вообще-то в таком тяжелом труде есть тайна, его «невыносимость» переводит человека в некое изменённое состояние сознания. С глобальным строительством пирамид и зиккуратов не все так просто, нам говорили, что это изматывающий рабский труд по прихоти тиранствующих фараонов и лугалов, но за этим стояло нечто еще. Не стояли ли «рабы» в очередь, чтобы бесплатно отдать свои силы и здоровье для создания этих громадин, ведь любое культовое сооружение хранит силу и тайну народа, и строящие его люди приобщаются к нему. Тайну строительства недаром узурпировали масоны: именно как тайну посвящения. Когда мы, обсуждая все это и переворачивая носилки, тряханули их, чтобы остатки бетона отлипли от дна, то засмеялись, настолько это движение было похоже на крепкое мужское «товарищеское» рукопожатие. Тоже использовали и «Советы» с их «Беломорканалами» и гигантскими стройками вручную. Но они потеряли тайну доброй воли и вместо жертвенности породили ненависть.

Что-то в этом есть действительно необычное, когда стена по мере заливки постепенно поднимается вверх, и скорость подъёма при ручной заливке примерно такая же, как и во все стародавние времена. И по мере возвышения стен, вместе с их ростом, по чуть-чуть, ты заглядываешь немного всё дальше и дальше. Это эффект речных равнинных цивилизаций. Как же невыносимо трудно заглянуть хоть немножечко поглубже. Увидеть хоть на сантиметр дальше, скольких это требует трудов.

Утром опустился сильнейший туман, так что не различались ладони вытянутой руки, соответственно работать не было никакой возможности. Кто-то вспомнил русскую пословицу: «Пока солнце взойдет – роса очи выест». Приблизительный смысл был вроде понятен, мол, пока дело дойдет до завершения, предварительные работы все кишки проедят. Была правда непонятна метафора про «выеденные очи», роса, вроде, не такая агрессивная жидкость и кислотных рос в древности не наблюдалось. Когда туман рассеялся под лучами встающего солнца, и все взялись за носилки, мой напарник вдруг сказал: «кажется тут дело не в кислотной росе». Ему видится поле брани, утро после битвы, когда в пустых глазницах русских богатырей собирается роса. Роса это слезы павших воинов. Смысл пословицы в том, что ожидающий видимого, скорее столкнется с невидимым, а ожидающий временного скорее столкнется с вечным. Роса — утешение для тех, кому долго придется плакать. Больше мы про эту пословицу не говорили.

Три фразочки на стройке:

«А в рог хочешь?» –фраза безвыходных ситуаций, в которую попадает послушник. Он готов отстаивать свою правоту с кулаками. Это конфликт двух новоначальных, когда послушание одного исключает послушание другого, и встреча самого себя со своей земной несокрушимостью. Всех трясет, и никто не хочет уступать. Это искусство сталкиваний страстей.

«А ты то кто такой?» – конфликт уверенного в себе умника начитавшегося духовных книг по отношение к тому, кто таковых книг не читал. Такового «умника» ломает рутина: долгий, затяжной, однообразный, безрезультатный, утомительный труд. Держать рутину можно только Духом, кто прошел через нее обретает стойкость опытного воина.

«Искуплю кровью» – когда, несмотря на опыт и звания, уверенность и силу, грех все же сокрушает душу, тогда человек может расплатиться с самим собой только кусками собственного тела, то есть взыванием к Божьему милосердию. Так солдат, струсивший в атаке, выпрашивает у Бога милость: пойти в следующий бой. Грехи новоначального страшны для него самого, а грехи опытного сокрушают и тех, кто на него опирается. Просящийся на фронт, обретает покой и меру любви, которая уже непоколебима. Прошедший через него уже сам может сталкивать страсти между собой. Ведь одно дело начальствованием скрывать свои немощи, а другое — отдать свою жизнь за подчиненных.

Опять говорили про рыцарей. В туалете попалась книжка с логическими задачками, а среди них о «плутах» и «рыцарях». «Плутом» является тот, кто про себя говорит, что он – «рыцарь», «рыцарь» про себя не может сказать вслух, что он «рыцарь», он не говорит, а поступает по-рыцарски, в отличие от «плута». Плуты изображают рыцарей, а рыцари боятся стать плутами. Все на стройке стали выяснять, кто из нас плут, а кто рыцарь, и быстро запутались. Все сошлись на том, что говорить об этом бесполезно. Рыцарь определяется только после боя. Он тот, кто выжил в сече один, кто устал и ранен, и конь под ним еле стоит, а вокруг гарь и пепел, и огонь догорающих городов. Он просто один, его бой закончен, он постиг вкус края. Это и есть истинный крестоносец, взор его совершенно ясен и нет у него дамы сердца, потому как Бог поселяется в нем и особая сила Духа идет от него. Это «черный рыцарь», тот, кто смирил мир и смирился сам. Он рыцарь веры, ему не нужна внешняя экспансия, он перевернул свой меч острием вниз, сделав из него крест. Он начинает поход вовнутрь. Вовне не осталось уже ни врагов, ни друзей. На Кавказе люди в таком состоянии становятся «обреками», убивают все живое и этим могут подтвердить свое зияющее одиночество. У нас это князь Игорь, тот, кто сначала увидел, как полегли его полки, а потом бежал из плена, чтобы стать монахом Богородицы Пирогощей. Кто-то удачно вставил: Первый Рим – экспансия государственного миропорядка; Второй Рим – экспансия православного миропорядка; третий Рим – экспансия сердечной тишины Вечного Слова, потому что нет у нас уже почти ни государства, ни Церкви, потому и не бывать Риму четвертому, ибо Третий Рим – наша правая вера.

Сегодня заканчивали крышу церкви и заливали раствором купол храма. Приходилось его формировать руками. Снизу мне подавали ведра с раствором, а я одной рукой вываливал бетон, отдавал ведро и лепил купол по лекалу. Наступила ночь, работали в свете прожекторов, началась гроза. До завершения оставалась совсем немножко, но мне стало жутко страшно: одной рукой держался за железный штырь для будущего креста, другой формировал формы свода, и боялся, что молния вдарит в шест, тогда от меня останется один пепел. Но гроза прошла стороной, мы завершили работы без неприятностей. Когда все спустились вниз и потушили прожектора, я на время задержался на куполе. Прямо надо мной был просвет в облаках, светили крупные звезды и огромная луна, окруженная радугой, заливала все фосфорическим светом. Вдали громыхала гроза, и зарницы со всех сторон подсвечивали иссиня-черные тучи. Было видно далеко-далеко, весь горизонт пылал: с одной стороны от сполохов молний, а с другой — от уходящего далекого заката. Зрелище открывалось настолько завораживающее, что я не мог отвести от него взгляд. Я был совершенно мокрый, но мне не было холодно, и я совсем перестал чего-либо бояться, а изнутри, в сердце поднялся какой-то древний неописуемый восторг. Так далеко я никогда не заглядывал, весь мир стал единым, и его можно было охватить одним взором. И сам мир стал одним взором. Поднявшись на куполе в полный рост, я расставил в стороны руки и вдохнул весь воздух, от горизонта до горизонта. И в это время сердце наполнила удивившая меня самого, странная и простая мысль: «А Богъ, и в самом деле есть».

Комментарии к данной записи закрыты.