Карсавин и воскресение
Автор: / Категория: Исследовательские(Развернутый комментарий к некоторым смыслам «пасхальной радости» у Л. П. Карсавина)
1. Конфессор и профессор
В наше время выражение: «пасхальная радость» стало своеобразным клише. В чем причина и истоки этой радости на Пасху?
Вроде бы причина предельно ясна: раз Бог воскрес, победил смерть, значит, и мы воскреснем, не умрем, и чем это не повод для радости? Почему бы его, как водится, не отметить застольем и различными ритуальными восклицаниями?
«Христос воскресе» – «Воистину воскресе», делятся между собою люди радостной новостью.
Но все же не совсем понятно, каково мое участие в Христовом воскресении? Если Христос воскрес, то в силу чего, например, я должен воскреснуть? Просто автоматически, или по силе веры во Христа, или еще по какой-либо причине? Можно задать вопрос по-другому: «Как радовались Пасхе первые христиане?» Современный человек справедливо подозревает, что ранее Пасхе радовались с одной стороны тише, а с другой – намного глубже, или пронзительней.
Удивительное дело, когда читаешь труды Льва Платоновича Карсавина (1882 – 1952), не оставляет ощущение, что он смог осуществить восстановление первичных пасхальных смыслов. Его высказывания настолько остры и парадоксальны, настолько выходят за рамки привычного «школьного» богословия, что невольно возникает подозрение в его «неправославности». Однако при дальнейшем рассмотрении оказывается, что его укорененность в святоотеческой традиции настолько глубока, что почти по каждому его высказыванию можно найти авторитетное мнение того или иного святого отца. И это притом, что Карсавин пользуется не цитатами, а именно всем корпусом, а главное – духом святоотеческого наследия.
В настоящее время Карсавин возвращается из небытия, хотя его работы и идеи, казалось бы, наиболее прочно забыты и наименее востребованы среди всех трудов русских религиозных философов конца 19 – начала 20 века. Этому способствовало много обстоятельств. Чужие его считали ультраправославным, а свои считали чуть ли не ересиархом. Между тем Карсавин один из немногих философов кто старался строить свое мировоззрение строго в рамках православных догматов, но при этом глубина и свобода внутри этих рамок настолько велика, что его труды казались недопустимо вольнодумными.
Такое положение дел отчасти связано со сложностью его языка и стиля, отчасти с разбросанностью его работ по мелким изданиям. Сам себя Л. П. Карсавин называл не «профессор», а «конфессор», видимо, подразумевая, что выражает мнение не науки, а конфессии. Он, как никто другой, смог соединять веру и знание.
Знаменательна и смерть Льва Платоновича. Арестованный после Отечественной войны в Прибалтике и обвиненный в антисоветской деятельности, философ уже стариком был сослан в инвалидный концлагерь, где и умер через несколько лет от туберкулеза. Чтобы не потерять его тело в безымянной могиле, в гроб вложили стеклянный флакон с памятной запиской и ампутированную у случайного больного ногу. Три ноги и нетленный флакон с эпитафией стали оригинальным символом чаемого им воскресения в Тройческой вечности.
В качестве основы взят труд Л. П. Карсавина «О началах» («Символ» №31, июль 1994 г., Париж).
2. Бог и тварь
Мысль, лежащая фундаментом всех последующих выводов Л. П. Карсавина, удивляет своей прозрачностью и смелостью: «Жертвенная смерть Логоса является условием бытия мира».
Сразу можно отметить, что эта мысль совершенно созвучна мысли преподобного Максима Исповедника из его труда «Мистагогия»: «Ибо надлежит знать – если уж нам действительно необходимо знать различие Бога и тварей – что утверждение о Сверхсущем есть отрицание сущего, а утверждение о сущем – отрицание Сверхсущего» (Прп. Максим Исповедник. Кн.1. Мистагогика, с. 156).
Говоря по-другому: «Если Бог есть, то нас нет, а если мы есть, то Бога нет».
Такое жесткое противопоставление может показаться чрезмерным, но это ощущение чрезмерности порождено скорее наивными рисунками творения мира, изображающими «сурового дедушку», размахивающего руками…
Творение же мира аналогично распятию Бога, почему Крест и является архетипом Вселенной. Поэтому распятие Христа есть одновременно и икона творящего мир Бога.
И действительно, ведь Бог сотворил мир из ничего. «Ты создал из “ничего” небо и землю. Был Ты и “ничто”, из которого Ты и создал небо и землю» (Блж. Августин, Исповедь 12.7). Бытие же «ничто» могло взять только от Бога, Который для этого должен был умалить Сам Себя, поэтому творение было одновременно и как бы Крестом для Бога. Бог творит мир Своим Словом, или Сыном, Который превечно распинается в своем творении.
«Акт рождения Сына Отцом есть одновременно и акт творения и акт откровения, и акт погибания Логоса. Бытие мира в меру Божьего небытия».
Понятно, что следует различать «превечное рождение» Сына от Отца – как условие творения, и рождение от Девы в последние времена – ради нашего спасения.
Из всего этого можно сразу сделать несколько выводов, касающихся воскресения. Поскольку творение – это одновременно умаление бытия Бога и как бы его смерть, а Бог, само собой, бессмертен и способен умалить Свое бытие только по Своему всемогуществу, то, по необходимости, творение не может удержать ни свою жизнь, ни Божью смерть. Значит, так же, как Сын превечно распинается в творении, точно так же Он превечно воскресает, что для творения означает смерть. Если Бог воскреснет, то творение по необходимости прекратит свое существование. Тут, вообще-то, мало повода для радости…
3. Жизнь и смерть
Следующая мысль Карсавина вытекает из предыдущей: «Логос, отдавая Себя твари, Сам Себя ограничивает, и тварь существует только в меру принятия Логоса, в меру отдавания себя Ему. Богопричастие есть единственный вид бытия твари».
Поскольку жизнь появляется через отдачу своего бытия Богом, то сама в себе она бытия не имеет и может получить ее только, уступая себя Богу, т.е. жертвуя. Понятно, что Бог не может требовать жертвы от творения, и возможно только самопожертвование твари по примеру Бога – как акт любви. Тогда-то и происходит знаменитый «обмен свойств»: Бог вочеловечивается, чтобы человек обожился по благодати.
Недостаточное стремление творения к Богу переживается им как вина, и это не догматическое утверждение, а живое переживание каждого человека.
Проблема всего творения в том, что человек стремится сохранить свою жизнь отдельно от Бога. Если же человек не хочет отдавать свою жизнь Богу, тогда он оказывается в странной, половинчатой и недоделанной ситуации: незавершенной и несовершенной, которая заканчивается смертью.
Ситуация действительно странная: если человек не пожалеет своей жизни, он получит жизнь вечную в Боге, если же пожалеет ее, то получит вечную смерть, но человек как раз и не хочет отдавать жизнь Богу, из-за страха смерти. Но почему человек боится смерти, или чего он боится в смерти?
На этом вопросе Карсавин останавливается подробно и со свойственной ему парадоксальностью заявляет, что за страхом смерти стоит только боязнь всецело себя отдать Богу. За нежеланием умереть скрывается желание существовать ограниченно и несовершенно, т.е. желание сохранить неудержимое погибание. Человек боится умереть, потому что он умирает. В итоге приходит смерть первая, которую и смертью-то в полноте назвать нельзя, ведь человек вне Бога и не жил. Этой первой, недоделанной смерти, Карсавин противопоставляет вторую – истинную смерть в Боге.
На самом деле человек ни жив, ни мертв. Он не умеет жить, т.к. не хочет и не умеет умирать. Ему неведома как жизнь, так и смерть. Не имея истинной смерти, не знает и истинной жизни.
Не желая умирать ради Бога, человек все равно умирает, но уже вопреки своей воле и желанию, и подобная ситуация порождает тление.
Конечно же, под «желанием умереть» не понимаются самоубийственные действия, но сама наша жизнь есть умирание. Весь вопрос, как человек относится к этому умиранию – понимает его как дар Богу, или старается присвоить свою жизнь себе? С точки зрения Карсавина, самоубийственным является поведение, при котором человек старается изолировать себя от Бога, при этом усугубляя и без того интенсивное умирание.
Жизнь творения по необходимости должна заканчиваться смертью, ведь в ее основе жертвенное умирание Бога, и если нет жертвенного умирания твари, то неизбежное воскресение Божественной жизни, оборачивается настоящей смертью для творения. Если же творение добровольно приносит свою смертную жизнь Богу, то этим уподобляется по жертвенности Богу и по факту сопричастности оказывается и соучастником Божественного воскресения.
То начало в человеке, что стремиться сохранить временную жизнь, у святых отцов носит наименование «внешнего человека», а то начало, что стремиться подарить жизнь Богу, именуется «внутренним человеком» или «личностью». Жертвенная жизнь в том и состоит, чтобы внутренний человек отдал бы Богу внешнего человека, что и называется послушанием. Однако внутреннего человека не должно отдавать никому, поэтому-то вопрос самоотдачи решается самим человеком и только им, только личность может решить, что, кому и сколько отдавать.
Божественная самоотдача Сына оборачивается Божественным самоутверждением Духа Святого. Христос умирает не как мы, а истинною нетленною смертью, полностью отдавая Себя Отцу, и эта «вторая истинная смерть и покой» уничтожает «первую лживую смерть и беспокойство».
Божественное Воскресение – истинная Жизнь через истинную Смерть. Воскресение Христа означает, что если человек не уподобится Христу, то не стяжает он «Дух Истины». Христос воскрес, чтобы вознестись, и радоваться этому без ожидания Духа, ложно, это радость вора думающего, что Хозяин ушел и не вернется.
4. Наслаждение и страдание
Стараясь объяснить такое положение дел, при котором человек почему-то выбирает гибельное для него утверждение временной жизни и избегает спасительной самоотдачи последней, Карсавин Л. П. пишет: «Самоотдача временной жизни переживается человеком как страдание, а самоутверждение ее – как наслаждение». И далее: «Тварь разделяет блаженство на страдание и наслаждение и страдает от самой этой разделенности, не зная ни истинного наслаждения, ни истинного страдания, ни истинной самоотдачи, ни истинного самоутверждения».
Учение о «страдании-наслаждении» как двух основных переживаниях падшего состояния человека, после распада единого «чувства блаженства», также является и излюбленной темой преподобного Максима Исповедника: «Ведь тягота страдания уже примешана к наслаждению, хотя она кажется и сокрытой у имеющих это наслаждение в силу преобладания удовольствия в страсти. Ибо, соперничая друг с другом из самолюбия за наслаждения и стараясь по той же причине избежать страдания , мы измышляем бесчисленные роды пагубных страстей.» (Максим Исповедник. Вопросоответы к Фалассию, с. 23).
Только Лев Платонович, со своей стороны, делает такой вывод: то ограниченное наслаждение, которое хочет оставить себе человек, и есть мнимое наслаждение недостаточности самого себя, или отрицание самого себя. И такое наслаждение добивает и без того умирающее человеческое естество, помогая своей смерти. Такое наслаждение есть не просто умаление блаженства, а грех.
Человек всеми силами хочет избегнуть страдания и продлить удовольствие. Понимая и видя это, и не находя выхода, древние мудрецы, будь то греческие стоики или буддийские аскеты, старались погасить чувственность вообще, т.е. отринуть и страдание, и наслаждение, ища спасения в равнодушии и не сопричастности происходящему. По этому поводу Л. П. Карсавин справедливо замечает, что ограничивая страдание и наслаждение, человек приходит к бесчувственности и бессмысленности, а это есть смерть личности, что вообще лишает человека какой-либо надежды.
Недаром святитель Иоанн Златоуст в своем вечернем правиле на каждый час пишет: «Господи, избави мя всякого неведения и забвения, и малодушия, и окамененнаго нечувствия».
Нельзя спастись, отвергая страдания и стремясь к усладам, но тем более невозможно спастись, избегая и услад, и страданий. В свете православия причина этого очевидна: всякое страдание всегда совершается в Сыне, а всякое наслаждение – в Духе Святом, но, то и другое – вид единого блаженства.
Заранее отвергая обвинение в «мазохизме», Карсавин указывает что «мазохизм» есть вырождение и искажение религиозного чувства, при котором человек стремится не к полноте, а искаженно культивирует один из полюсов нашей несовершенной жизни.
Из всего вышесказанного следует, что, когда говорят о принятии страданий в христианстве, речь не идет о страданиях как таковых, а о страданиях во Христе, или о совершенстве, а это значит, что борьба с грехом не есть отвержение греха или самоограничение, а наоборот, саморасширение, преображение греха.
«Внешний человек» страдает, приближаясь к Богу, и наслаждается, удаляясь от Него, потому и грешит, ради исполнения этого, и это лишает тварь участия в Божьем воскресении. Тогда о какой же радости может тогда идти речь, ведь мы грешны, а грехи лишают нас соучастия в Боге?
5. Добродетель и грех
Лев Платонович утверждает, что человек, думающий загладить вину перечислением грехов или думающий оправдаться – обречен. Зло нельзя загладить ничем, ведь грех не в падении, а в нежелании быть с Богом. Грех не уничтожить, не замолить – ни здесь, ни там; ведь все, что случилось – остается в вечности и нельзя бывшее сделать не бывшим.
Даже если человек не грешит, это не значит, что он свободен от греха. Грех запечатан в человеческом роде, он запечатлен в родне человека. Когда грешит ближний, то страдает не только он, ибо, когда болит один орган, то болеет и все тело. Вся тварь безумно мечется, мучая и себя, и других.
Утешение для человека может быть только в вечном покаянии о своей жизни и страдание в палящих лучах Божественной Любви. Покаяние – это не магическая процедура исчезновения грехов, а средство к причастию Божественной Жизни Сына Божьего.
Однако весь мир – творение Божие, и оно прекрасно, и Бог не творил ни смерти, ни ада, ни греха. В том, что «зла нет», что оно есть только недостаток добра, единогласны все святые отцы. Зло – это искажение добра, как бы хорошая вещь не на своем месте, или применяемая не верно. Земля хороша в поле, но на столе это грязь. Огонь хорош в печке, но на полу – это пожар.
Старающийся уничтожить зло подобен человеку пытающийся уничтожить землю или огонь. Ведь зла нет, есть злое применение доброго.
Карсавин отмечает, что «спасение не в бегстве, и не забвении, не в исправлении греха, а в его приятии, и в раскаивании в муках».
«Зло есть нежелание умереть», – рубит с плеча Карсавин.
Имеется в виду, что, сама жизнь применяется не правильно, не здесь ее место, и не так она должна протекать.
Все кто хотят жить здесь – грешат. Те, кто хочет победить грех, тоже грешат: ведь можно подумать, что то, что останется после победы над грехом, грехом не является? Человек, считающий себя свободным от греха, более грешен, чем человек, считающий себя грешащим.
Это и понятно, ведь грех – это жизнь без Бога, а уже потом – как бы грехи: плохие дела, слова и тому подобные проявления нашей жизненности: обоняние, осязание, вкус, зрение и слух. Добродетелен лишь тот, кто считает себя греховным во всем.
Обычно такие заявления шокируют «дисциплинарное христианство», тем не менее, Христос не ставил для нас целью стать «добродетельными», но оставить себя, взять свой крест и следовать за Христом. Крест же – величайшее сострадание принятия этого грешного мира.
В покаянии есть великая правда, оно – в признании полной несостоятельности и несовершенства нашей жизни. Но не просто в несостоятельности – иначе это было бы уныние, а в несостоятельности пред Богом, как шаг в пожертвовании Богу нашей жизни, а значит и как шаг к воскресению.
Те, кто считают, что они живые – суть мертвецы, и смертельно считать себя живым. Потому-то «мертвецы и хоронят своих мертвецов».
Без страдания покаяния не может быть воскресения, хотя в покаянии нет никакой радости, это великая печаль о себе.
Ведь чтобы воскреснуть, необходимо оплакать себя как мертвеца, однако это не значит, что нужно специально умирать.
Но живы ли мы в полном смысле этого слова?
Итак, пасхальная печаль и скорбь – непременный атрибут воскресения.
6. Рай и ад
Л. П. Карсавин категоричен: «Никто не минует ада, все обречены на него. Адские муки вечны, потому что грешникам легче в аду, чем в раю. Ад – это не искупление и не наказание за грех, но адские муки не бессмысленны. Ад нужен для победы Христа и утверждения святости».
И действительно, всегда возникает недоуменный вопрос: «Как могут святые блаженствовать в раю, зная, что их близкие, да и просто другие люди мучаются в аду? И как вообще может сочетаться ад со вселюбовью Бога?»
Кто-то говорит о забвении святых; кто-то – что сладость любви и пение райских птиц заглушит вопли из преисподней…
В ответе на эти вопросы Карсавин наиболее близко подходит к пониманию пламенной веры первых христиан.
Он объясняет, что нет никакой сладости рая на фоне корчей грешников; святые будут страдать мукой грешников и глубоко сопереживать их страданиям. По-другому и не может быть, ведь переживает же за нас Божья Матерь и ходит за грешниками в ад, и проливает за нас слезы, хотя она, безо всякого сомнения, в раю. Иначе, зачем Христос входил и сокрушал ад, ведь Он превечно распинается и нисходит в ад ради нас. Неужели святые, стремящиеся подражать во всем Христу, будут находиться в раю в сладком забвении, когда Пречистая Матерь и Ее Сын страждут за грешников?
Конечно же, святые не просто сопереживают грешникам и не просто молятся за них об их спасении, а соучаствуют с грешниками в их страданиях. Но именно эта добровольность, милость и сочувствие и делает ад раем. Человек не прощает себя, но прощает других, и от этого еще лучше, ибо не я себя прощаю, но Бог прощает меня, и это уже и есть не ад, а рай.
Достаточно известно мнение святых отцов, что разрешает парадокс между вселюбовью Бога и существованием ада. Адские муки – это муки отвергнутой Божьей любви, это непризнанная или неузнанная Божья любовь, и адский огонь – это огонь Святаго Духа не вмещаемый в сердца грешников.
«По святителю Григорию Богослову, и рай, и ад — это Один и Тот же Бог, потому что каждый вкушает Его энергию в соответствии со своим душевным состоянием. В одном из своих славословий святитель Григорий восклицает: “О Троица, Которой служителем и проповедником нелицемерным быть я удостоился! О Троица, Которая некогда всеми будет познана, одними в осиянии, другими — в мучении”. Итак, Тот же Самый Троичный Бог является для людей и осиянием, и мучением. Слова святителя прямы и недвусмысленны.
Еще хотел бы упомянуть и святителя Григория Паламу, архиепископа Фессалоникийского, который также настаивал на этом учении. Обращаясь к словам Иоанна Предтечи, сказанным им о Христе, “Он будет крестить вас Духом Святым и огнем” (Мф. 3, 11; Лк. 3, 16), святитель Григорий говорит, что здесь Предтеча являет ту истину, что люди воспримут соответственно либо мучающее, либо просвещающее свойство благодати. Вот его слова: “Он, говорит (Предтеча), будет крестить вас Духом Святым и огнем, являя просвещающее и мучающее свойство, когда каждый человек будет получать соответствующее своему расположению» (Митрополит Иерофей (Влахос) Рай и ад, Гл. 2).
Человек может спастись, только видя, что достоин вечного ада. Но здесь мудрость, ибо вечность может быть только в Боге, и ад – только место противления Богу, поэтому добровольно обрекающий себя на ад – всецело полагается на Божие милосердие, ибо признает факт противления, и кается в нем. Вечный адский огонь переплавляет, или преображает вину в Божественный свет и любовь. Когда человек уверен, что достоин вечного ада, потому как это – правда, тогда человек и становится святым.
Тогда-то и возникает радость. «Сеющий слезами – радостию пожнет» (Пс.125,5).
Человек, видящий правду, что он недостаточно хотел быть с Богом, что именно он виноват в этом, – вступил на путь спасения. Раз есть вина, то Христу есть, что взять на Себя. Ведь зло не самобытно, оно лишь недостаток добра, которое и восполняет Христос через со-страдание недостаточности. Христос сострадает тому, кто страдает, что не может быть со Христом, и кто спускается в ад в поисках любви Христовой.
Разве в том чудо, чтобы спасти праведника? – вопрошает в вечерних молитвах прп. Иоанн Дамаскин. – Они и так достойны милости Бога. А вот явить чудо в спасении грешника, так, чтобы злоба человека не преодолела милосердия Бога, – вот это действительно дивное дело!
Вот и искомая пасхальная радость, она возможна только для находящихся в аду. Кто не поместит себя добровольно в ад – не встретит Пасхи. Это не значит, что нужно что-то выдумывать или вымучивать с самим собой, но просто увидеть ситуацию таковой, какая она есть.
Итак, скорбь и печаль о себе, находящемся в аду своих желаний и страстей, – необходимое условие пасхальной радости.
7. Карсавин и Воскресение
«Истинная смерть, побеждающая смерть лживую, достигается сопричастием жертве Христа. Оно ужаснее всех земных страданий, но оно прекрасней всех земных наслаждений», – утверждает Лев Платонович.
Преодолевать страдание, не избегая его, а принимая и переживая во всей его невыносимой полноте, вознося его в совершенство, как момент блаженства – вот делание христиан, считает Карсавин.
Спасутся все в вечности Бога, несмотря на вечность мук – эта любимая мысль первых христиан и великих богословов и святых была поднята и русской религиозной философией, но каждый из них разрешал этот парадокс между Божественной добротой и человеческой злобой по-своему. Л.П. Карсавин и в этом хоре мнений наиболее православен.
«Ад вечен, но «вечными» муки могут быть только в Боге, т.е. вечность ада не настоящая и преодолима в Боге же. Ад – только момент всеблагого Бога, поэтому он преодолим».
Как тут не вспомнить парадоксальные слова святителя Иоанна Златоустого: “Потому Бог и уготовал геенну, что Он – благ” (Свт. Иоанн Златоуст. Творения. Т. XI. Кн. 2. СПб., 1905. С. 905).
Христос спасет всех людей, но люди ли мы? Несомненно вечность Бога вечнее вечности ада. Ад вечен, но невечнее, чем Бог.
Все грешащие связаны между собою кровно, пока не простят друг другу грехи, не уничтожая ни своей, ни чужой вины в общей вине греховного мира, пока не увидят удивительное всепрощение Бога, преодолевающее вечность.
Тогда «пасхальная радость» – это действительно нечто грандиозное и невместимое. Вся вселенная – это просто гроб, а голубое небо – его крышка. Грань между адом и миром размывается. Мир – это гроб Бога, и Иерусалим – столица его. Только тот, кто видит это, – одолевается нестерпимой тягой и жаждой к Богу, неодолимой радостью к тому новому, что обещал Бог для любящих Его.
Как красиво переливаются буквы: «Карсавин – Воскресение»…
Наверно, это не случайно.
Поживем – увидим, доживем – узнаем, выживем – поймем.